Беглец

— Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша вольная и невольная, яже в слове и в деле, яже в ведении и не в ведении, яже во дни и в нощи, яже в уме и в помышлении… Посреде хождим сетей многих, избави нас от них и спаси, Блаже, яко Человеколюбец. Стенания от сердца приносим, душ наших скверну очищающи…

— У кого душа, у того ни шиша, — перебил его Вениамин. — А будет шиш, с три короба наговоришь. Все-таки скажу… Ни хрена вы все не знаете.

— Ты, что ль, знаешь? — по привычке прикрикнул Федор Николаевич.

— Знаю, — уверенно заявил Вениамин.

— Всё знают только кретины и Буратины, — ёрничая, заявил Бова. — Во… У тебя заразился. Выпьем, старик! Выпьем за упокой души моего теперь уже бывшего шефа. Думаешь, он хотел превратить этот сумасшедший дом в санаторий европейского типа с номерами люкс, лечебными грязями и красавицами массажистками? Ни фига! Нет, хотел, конечно, но это была так, химера. Даже у него нет таких денег. Он просто хотел найти свое место на земле, хотел быть нужным кому-то — мне, вам, ей. Даже тем, кто его заказал. Что же имеем в результате? Добро наказуемо! К сожалению, это закон нашего прекрасного яростного мира. Оказалось, что он никому не нужен. Ни-ко-му! Во всяком случае, он так думает. Стреляйся, шеф! Вполне логичное завершение жизненного пути человека, который задумал сотворить доброе дело. Как начал его брошенным и никому ненужным, так и закончишь. Отец Дмитрий, отпустите ему грехи, и пусть катится к своей неизвестной матери.

— Хочешь меня разозлить, психолог хренов? — неожиданно улыбнулся Зотов.

— Хочу, чтобы ты реально смотрел на окружающую нас действительность, — обрадовался этой неожиданной улыбке Бова. — Она вокруг нас, смотри, — развел он руки, словно демонстрируя реальные объемы видимого и невидимого окрест. — Сейчас появится вестник и скажет: — Ребята, вам пора собираться. Наступает конец света.

— Не наступает! — громко возразил Ленчик.

— Ты-то откуда знаешь, недоразумение луковое? — поинтересовался Бова.

— А он у нас все знает, — вступился за Ленчика Вениамин. — Поскольку из ангельского сословия — Херувим. Херувимы, они все знают. Верно, гражданин поп?

— Слышал, что вы возможный отец этого Херувима. Или как? — спросил Зотов.

Как ни странно, Вениамин ответил не сразу, вопреки своему обычаю отвечать не задумываясь.

— Оно, конечно, без корня и полынь не растет. А вот кто её посеял — уже другой вопрос.

— Дыма без огня не бывает, — дожимал Зотов. — Признавайтесь, пацану легче жить будет.

— Значит, так, — согласился Вениамин… — Плесни и мне до кучи, — попросил он Бову. — Во всякой избушке свои поскрипушки. Кому игрушки, кому постирушки. Насчет Херувима врать не буду, а насчет сыночка у Прасковьи, ежели он, конечно, имеется, можно вопрос на обсуждение поставить.

— Какой вопрос?

— Насчет кто поспособствовал. По самому существу вопроса, — пояснил Вениамин и выпил налитую ему Бовой водку.

— Вы только всерьез его инсинуации не принимайте, — предупредил Федор Николаевич.

— И кто же отец? — спросил Зотов.

— А я, — признался Вениамин, отодвигая опустошенный стакан.

— Я же говорил — бестселлер! — обрадовался Бова.

— Ты ещё расскажи, как ты третью мировую войну предотвратил, — не утерпел Федор Николаевич.

— Об этом в другой раз, — отмахнулся Вениамин.

— Или как инопланетянам полбочки солярки отлил, — не унимался Федор Николаевич. — Они его за это два раза вокруг Земли облетели и на Чаловском болоте высадили.

— Я им, гадам, говорить устал, чтобы на поскотине ссадили, так у них там какие-то колебания не совпали, — стал оправдываться основательно захмелевший «маэстро».

— А Прасковью не порочь, — прикрикнул на него Федор Николаевич. — Она с тобой раз в год и то по служебной необходимости разговаривала.

Вместо ответа Вениамин растянул свой любимый музыкальный инструмент и запел:

— Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить…

— А почему, собственно, нет? — окончательно развеселился Бова. — Первый парень на деревне, поет, на гармошке играет. Это он сейчас седой, а тогда, наверное, — ого!

— Не ого, а ха-ха-ха, — не сдавался Федор Николаевич.

— Подозреваю я, Федька, что ты мне всю свою прожитую жизнь завидовал.

— Я? Тебе? Очень даже интересно, по какой такой причине?

— По такой, что меня бабы любили, а тебя только уважали.

— Несешь ерунду всякую. Не могла Прасковья. Не могла! Не такая была.

— Так и я не такой был, — всхлипнул вдруг Вениамин, вытирая заслезившиеся глаза. — Она мне как говорила? «Ты, Вень, хоть и непутевый, а с тобою легко. Мне, — говорит, — в жизни ни разу легко не было. Одно плохо, старая я уже для тебя». — «Какой, — говорю, — старая! Любой молодухе нос утрешь. Ничуть меня не старей, просто жизнь длинней. Она ведь как? У одних ползет, у других бежит, у третьих на боку лежит». А вот про пацана врать не буду, не знал. Не сказала.

— Пусть ещё расскажет, как английская королева ему благодарность по телефону объявила, — вспомнил Федор Николаевич ещё одну жизненную несуразность своего непутевого односельчанина.