Беглец из рая

Система сбоев началась на Руси с Петра, когда трясуница, двенадцатая иродова дочь, была завезена императором под личиною красавицы, с той поры, когда Петр поклонился Западу, и начало трясти северную землю. Неведомо, по какой нужде, иль по какой хвори, иль по чьему-то злому наущению, но царь признал Запад исполненным всяческих красот и прелестей, а Русь гнилой, ничтожной и гугнивой приживалкой, косной и темной во всех отношениях и занялся перелицовкой ее под свой искривленный замысел. Он прогнал патриарха, перевез столицу в Питер, сронил колокола и сбрил мужикам бороды, лишил их христова вида; залез в душу народа и выел в ней самое сокровенное, источил, пустил по ветру самое бесценное богатство – научения предков. Хитрые и ловкие подольстились к Петру, ради живота своего приглушив в себе отеческое; прямодушные и верные замкнулись в себе иль отвернулись, создавая внутри империи свое потаенное Отечество, корнями проросшее в прежнюю Русь…

Удивительно, но даже монгольское иго, чугунной плитою придавившее славян, не стало сбоем в природной системе, ибо тут шло космическое сражение между Белобогом и Чернобогом, двести лет тянулась борьба двух стихий – кочевого, ветрового племени и земляного, солнечного; в схватке двух великанов выбиралось духовное наполнение грядущей истории, и цельной душою своей преданная Богоматери Русь все равно должна была победить, ибо никогда не было духовного поклона в сторону кочевья, ветровой стихии, никогда не признавалось его совершенство, ибо перекати-поле, подчиняя пространства, обречено было испепелиться со временем, превратиться в прах, как источается в веках все плотское.

Мы уверяем себя, что прежняя Русь была плоха, почти никчемна, вот так новый кафтан с собольей опушкой и золотными путвицами кичится перед посконной сермягою иль овчинным кожушком. И не странно ли, но, сознавая свое превосходство перед прошлым, мы не улучшили жизнь, не украсили ее, но лишь проели тот сундук с сокровищами, что достался в наследство от предков, положивших труды свои и живот д ля упрочения земли. Веками шло укрупнение хозяйства, наполнение его благами, расширение Руси во все стороны, и вот в какие-то годы все спустили в прах и в дым, теша себя заблуждением, что мы куда лучше, совершеннее наших дремучих предков.

…Барин я, наверное, барин, если по своей воле живу, ложусь в кровать, когда вздумается, сплю, сколько душенька моя пожелает. И конечно, крестьянский люд не столько завидки берут (хотя и не без этого), но терзают мысли, чем я кормлюся и откуда денежки хлопочу, из какого ручейка они притекают, словно бы сами собою. Не сердитый я и не особенно смиренный, чтобы патокой растечься, не лаюсь и не ругаюсь, за копейку горло соседу деревенскому не выгрызаю, особенно не сторонюсь, не чуждаюсь, но и в дружественность не вхожу. В общем – ни с молока сливки, ни с варенья пенка; одним словом – странный человек, чудаковатый на иной погляд, может, и блаженный, с пенными волосами и снежной бороденкой. Все же нормальные мужики рыло скребут до преклонных лет, пока рука держит бритву, а этот столичный гусь иль прихиляется, иль не совсем в уме, если себя старит, оброс бородою, как деревенский козел Гришка.

Поваживались поначалу, почасту прихаживали в избу, де, не надо ли чем помочь, а глазами зырк-зырк по полицам да по шкафу, не стоит ли где бутыленция. И мучаются бедные, трубы горят, просят опохмелки, и не понять сердешным, отчего я не пригубляю рюмку: иль вовсе больной, иль великий притворщик. Раз-другой ничего не отвалилось, по губам даровым винцом не помазали, и стали куда реже навещать. И невдомек им, что я живу по старинным заповедям: «Не приближайся слишком близко – оттолкнут, и не отступай далеко – забудут».

…Скоро яблочный Спас. Мать прижаливает яблок, не рвет до времени, но собирает падалицу, часами режет на дольки, сушит в печи. Яблочный дух стоит в избе, сладковатый аромат бередит даже во сне. Сама жует тихохонько, призатенив глаза, словно бы вспоминает вкус иль сравнивает с северной ягодой. Ест яблоко, видна норка. Я, если рядом, остерегаю Марьюшку, де, не ешь порченого, вон в саду уродилось – ветки ломаются. «Да ты что, сынок, – ответит, как ненормальному. – До червя далеко, не пропадать же добру». Или: «Сначала мы червей, потом они нас». Или: «Черви – тоже мясо». Или: «Червивое, значит, не зараженное».