Беглецы в Бесконечность

Солнце пекло с синего высокого неба, жужжали неизвестно откуда взявшиеся мухи — жирные. Синие, большущие. Глаша сидела рядом с мертвыми, не обращая внимание ни на мух, не на еще недавно бывших живыми, а сейчас тихонько лежащих в высокой траве. Глаша сидела и рассматривала серую книжицу паспорта, в свой двадцать один год она впервые держала такое в руках. Раскрыв его, Глаша прочитала по слогам, по другому и не умела, на слух и шевеля губами — Са-мой-ло-ва Ека-те-ри-на И-ва-нов-на… 1920 год рождения, 16 января. Город Ленинград…Вот ты значит кто, Катя, городская… Красивая…

Спрятав привычным движением ружье под корень, когда-то украденное пятнадцатилетней Глашкой у перепившихся геологов, она огородами пробралась в дом. Бывший сарай, данный им еще в далеком тридцать втором, когда их почти всей деревней с Урала перевезли сюда. В ссылку. Как не раз говаривал батя — за то шо много работали… И это действительно было так — руководил ссылкой "кулаков" самый известный в их селе пьяница и лентяй Петруха. Но отец с братьями привели сарай в божий вид, обложили дерном, председатель леса не дает, в тайге живем, а бревно взять не моги… Братьев прошлом годе в енкеведе забрали и только редкие письма из далекой Якутии с пятнами черных штампов…

Скользнув под прикрытием кустов в пристроенные сенки с щелями, Глаша чуть приоткрыла дверь в дом и протиснулась в уют. Ноги чувствовали босыми ступнями земляной пол начисто подметенный младшей сеструхой, семья сидела уже за столом и вечеряла. Картошка с прошлого урожая, кислая капуста и молодая черемша.

— Ну че Глашка, с добычей тебя али как? -

поинтересовался батя, а взглянув на дочь, открыл в изумлении рот. Сестры-дурехи, Манька и Лушка, прыснули под нос, мать всплеснула руками… Первым опомнился батя:

— Да я тебя комсючка, сам удавлю на вожжах!.. Ах ты сука-гадина, космы срезала да нарядилась!..

— Тихо батя, тихо, -

твердо сказала Глаша и что-то в ее голосе остановило уже поднимающегося с лавки для скорой расправы отца.

— Тихо, и слухай чагой я надумала…

Через некоторое время, выслушав Глашу и обсудив все в мелких подробностях, батя сказал напоследок:

— Молодец девка, так все и сделаем. Нарисуй, где ты ее спрятала, поужинай, и на ночь глядя и отправляйся. Ждать нечего — всех коммуняки изведут, под самый корень… Мне намедни председатель так и сказал — собирайся мол Никифор потихоньку, сухари суши, разнарядка пришла на ссыльных, пора вам и в лагеря… А там и до тебя Глашка очередь дойдет, так лучше… Цыц дура!..

Последние слова бросил матери Глаше, своей супруге Нюрке, завывшей так тоскливо от предстоящей разлуки со старшей дочерью, что и у Никифора сдавило в грудях…

— Господи, прими душу рабы божьей Глафиры, -

тонким голоском взвыл поп, одетый по случаю похорон найденной в тайге Глаши, пропавшей вот уже как две недели в тайге, в новый пиджак. Нашел Глашу отец, когда уже все перестали искать, а председатель был зол на себя — сразу послал рапорт о побеге ссыльной, а теперь придумывать, врать да выкручиваться… А так все хорошо сложилось… Опознали Глашу только по одежде да по волосам содранным с кожей с головы, жуть и только, то ли рысь напала, то ли медведь… А поп был в пиджаке, а не в рясе, потому как сам был то же ссыльный и из попов выгнан новой бесовской церковью…

Председатель сельсовета посмотрел сквозь давно не мытое стекло на улицу, которая вела в сторону кладбища, отпер железный ящик выкрашенный в зеленое и достал оттуда толстую тетрадь. Помусолив палец, он принялся листать ее, найдя нужную страницу, взял ученическую ручку с обгрызенным концом и осторожно обмакнул перо в стеклянную чернильницу. А затем так же осторожно, стараясь не порвать бумагу, жирной чертой зачеркнул в графе под номером Љ22 фамилию, имя и отчество — Крюкова Глафира Никифоровна…

1941 год.

…Над горизонтом столбом поднимался черный жирный дым, горели деревни, хлеб на полях, сады, горело все… Черным дымом поднимаясь к яркому синему небу и полыхающему жарой солнцу. В этой же маленькой деревушке, где остановились на привал драпающие бойцы РККА, все было цело и находилось на своих местах. Только местное население, забрав кой-какой скарб, скотину, птицу, снялось с насиженного места и ушло на восток, ни сколько под угрозой германского нашествия, а сколько под крики председателя колхоза — а сука-блядь, германа ждешь, кулацкая морда, не соберешься мигом — пристрелю как предателя социалистической Родины!.. И ободранным наганом под нос… И люди уходили, оглядываясь с тревогой и страхом на оставляемые избы… И страх тот был обоснован.

— Иванов, Петрищенко, Михайлов! -

резко и бодро, не смотря на сорокакилометровый бравый драп от врага, проорал уже умывшийся командир с кубарями на петлицах. Названные бойцы нехотя, хромая, берегя натертые ноги, подошли к командиру.

— Почему стоите как коровы, где выправка, Петрищенко, боец сранный, почему ремень на яйцах?! Подтянутся, привести себя в достойный красноармейца вид!