— Ниче! Ща мы все исправим! — пообещала хозяйка и как закричит: — Ой, Милка, увидит батя, на вилы поднимет!
— Кого увидит? — тут же выскочил от кузнеца Еремей Федотыч, обозвавшись на имя своей дочуры.
Милка побелела от страха, а ее хахаль вообще пятнами пошел.
— Я грю Милке, шо пущай вилы поднимет, а то вон — ща свалятся и Николку по шее огреют! — на всю улицу кричала Радмила. Лиина давилась со смеху, заметив, как позабытые кем-то еще с утра у забора вилы, действительно накренились и вот-вот… Нет! Таки рухнули, ударив парня по темечку. Николка прикусил губу, схватился за голову.
— Все! Холодец прибил! — констатировала зловредная хозяйка. — Ща через уши полезет.
— Холодец? — переспросила Лиина, сгибаясь пополам от внезапного веселья.
— А мозгов то нет. Она ж его не за них любит, а… Как она там говорила?
— За руки! — припомнила девушка.
Милка своего ненаглядного и в темечко поцеловала, и в прокушенную губу.
— Ага, ага! Только в то самое Ж… которое вас свело, еще осталось чмокнуть! — не унималась Радмила, намереваясь до конца дня развлекать Лиину достаточно грубыми шутками.
— Да хватит тебе уже, Радмила Меркуловна. — Утихомирила ее она.
— А тебе не пора ли угомониться? Долго еще на Варна кукситься собираешься?
— Это он… — выдохнула непосильную и давящую на сердце обиду Лиина.
— Куксится? — уточнила хозяйка. — Вряд ли. Вот злится на тебя — эт да! Не обижала бы его. Он хороший. До того, как ты тут объявилась, и после смерти его семьи, он вообще интереса к деревне и людям не проявлял. Одичал. Ты опять его в человеческий облик вернула. Помирись с ним. Вы так подходите друг другу! — толкнула ее в плечо женщина. — Ты ж и сама мучаешься! Ночь вон не спала… Плакала. Или думаешь мы не слышали?
— Мучусь. Да может так и лучше, что мы поссорились, и уж теперь вряд ли помиримся. Ведь когда-нибудь мне придется уйти. — Увидев насколько расстроилась и изумилась Радмила, девушке очень захотелось поведать о владаре и клятве перед ним, о ребенке в ее чреве. Сдерживать поток слов становилось так невыносимо! Однако…
Он шел с мешком дичи и не смотрел в ее сторону. А у Лиины и речи все скомкались. Да и сердце опустилось камнем вниз при виде единственного мужчины, из-за которого все внутри сжималось и взрывалось искрами.
— Варн! — радостно бежал к охотнику, с распростертыми объятиями, Сережка. Замешкавшись, мужчина опустился на одно колено, чтобы перекинуться с мальчишкой парой слов. Даже, сидевшим на скамейке Радмиле и Лиине было слышно о чем они говорят. Ребенок спрашивал, почему охотник не приходил несколько дней, и останется ли он сегодня. А тот отвечал сухо и коротко: «Нет! У меня много дел!».
— Ему противно даже смотреть в мою сторону. — Отвернулась Лиина.
— Что за глупость? Просто мужская гордость мешает — прицел сбивает. Ниче! Перебесится и посмотрит, даже придет! Вот увидишь! — переубеждала ее хозяйка, да только девушка слушать не хотела, убежденная в собственной правоте. Радмиле стало жаль эту упертую девчушку из-за ее первого разочарования в любви.
— Здрасти, тетя Рада! Лиина! Ты же сегодня свободна? — подошел к их скамейке Ваня — славный, тихий, обычно не такой разговорчивый и участливый.
«Милка подослала!» — сразу сообразила с чего вдруг парень стал таким открытым Лиина. Выглянула из-за него. Милка кивала, намекая, соглашаться на все, чего бы парень не попросил. А Лиина еще разок посмотрела на Варна. Он проходил мимо и бросил один единственный колкий и холодный взгляд, означавший, что презрение мужчины так же велико, как горы вдалеке.
— Не занята она! Полностью свободна! — вместо девушки дала ответ Радмила.
Ваня смущенно улыбнулся ей и снова уставился на Лиину.
— Тогда пойдешь с нами? Мы хотим костер разжечь, поплясать у реки… — Предложил он.
Лиина посмотрела Варну в спину, и, пожалуй, из врожденной женской вредности, взяла да и согласилась на Ванькины уговоры, хоть ей вовсе не хотелось пропитываться запахом костра.
Песня тяжелой любви, в которой не было счастья ни одной из сторон, в которой девушка от боли превратилась в соловушку и улетела, чтобы забыться навсегда, звучала тремя женскими голосами. В некоторых партиях им составляли компанию мужские басы, создававшие колорит. У костра, где можно было и согреться (от огня и жара), и замерзнуть (от тянущего со стороны реки холода) одновременно, волей-неволей задумываешься о любви. Так и хочется, чтобы кто-то теплый и родной, присел рядом на бревно, обнял за плечи и не отпускал. Молодые люди так и поступали. Парни выбирали себе девиц, присаживались, зная, что те не прогонят, и уж тут-то, пользуясь поводом, обнимали за плечи. Практически каждой девушке нашлась пара. А те, кто оставался сам, грелись плечом к плечу и шептались о других.
— Вот выпей, — подсел к Лиине Ваня, протянув стакан.
— А что там? — принюхалась девушка, скривилась, распознав самогон. — Не! Я не хочу. Да и вредно это!