Белая борьба на северо-западе России. Том 10

Тогда переплывал красноармеец, в одной фуражке. Вылезет из воды, весь мокрый, станет навытяжку и руку к козырьку:

– Здравия желаю, ваше благородие. Так что явился в ваше распоряжение…

– А ты бы остался у нас, что тебе там делать? Верно, ефрейтор?

– Никак нет, младший унтер-офицер. Только нельзя мне – у них брат.

Табак был у него в фуражке, сало и хлеб он завязывал в узел на спину и отправлялся обратно.

Но потом утонул перебежчик, другого ранил поручик, не стало комиссара-соловья, и части против нас сменились – мы стали брать друг друга на мушку, и были потери.

И вот мы однажды пообедали, поспали на сеновале и вышли на реку. Знойный день был и ни ветра. Свистнула пуля, и раздался выстрел. Кто-то сказал:

– А может, они так стреляют, зря. Мы ведь им неизвестны.

– И то правда. А ты втолкуй!

Мы засели в окопе, положив винтовки на вал.

– Товарищи, а товарищи!

– Щи, – ответило эхо.

– Товарищи!

– Щи.

– Ну, ребята, стреляй. По кусту бей, там он сидит.

Мы дали залп, и выстрелы зазвенели в ушах. После одной обоймы зашевелился куст.

– Чего вам? – донеслось через реку.

– Ага, заговорил! Ты какой губернии?

– Псковской.

– Земляк, значит!

– Чево?

– Земляк, говорю! А уезда?

– Порховской.

– Ага! А я Островской! Слышишь, Островской!

– Знаю.

– А как же, ты земляк мне, и вдруг комиссарам служишь, а? Нешто ты не понимаешь, что не православные они, а?

– А вы за помещиков идете.

– Это вас коммунисты смущают! Коммунисты, говорю, смущают! А мы за это самое, как его, Учредительное собрание стоим! Чтобы весь народ, значит, собирался! И чтобы земля крестьянам была! Земля, говорю, чтобы крестьянам была!

– Слыхали мы эти сказки, товарищи, пора забыть. Еще Керенский баял.

– Керенский дурак, слышишь?! А я тебе хоть и земляк, а не товарищ! Это ты брось!

– А как тебя, господином называть? Так теперь господ нету – вышли все.

– А вот мы тебя сейчас поучим, раз ты обращения не понимаешь! Стреляй, ребята, патронов не жалей!

Пошла стрельба. Сначала мы, потом из деревни ответили, вправо кто-то затрещал, вмешался пулемет, и по всему участку началась перестрелка. Умолкнет, раздастся одинокий выстрел, другой, и снова все загремит. Только под вечер кончилось, когда затенились склоны. Тогда вышла баба с ведром и черпнула воды.

– Эй, тетка, как живешь?

– А вы, товарищи… земляки, – поправилась она, – не стреляйте, пожалуйста, в окна, такая к вам просьба от нас. Вот давеча бабу поранило и девку, а одну так убило совсем. А солдаты вам велели сказать, что не сидят они в избах – есть у них блиндажи.

– А девку-то какую убило?

– Ивана Петрова Марфушка, брательника держала на руках. Так вы уж постарайтесь.

* * *

8 сентября, в понедельник, вольноопределяющийся записал в дневнике:

«Вчера вечером тяжело был ранен один из старых добровольцев, надежды нет. Пуля пробила подсумок и разорвала патроны. Было темно, шли редкие выстрелы, и вдруг раздались залпы. Я побежал на берег – часовой лежал в кустах, по животу его ползли желтые огни. Он крикнул: все спокойно!»

* * *

Нас разбудили ночью. Впотьмах разобрали винтовки и вышли на улицу. Нависло небо овчиной, накрапывал дождь. Мелькали солдаты черными тенями, где-то в избах горели янтарные огни. Слышались сдавленные голоса, отдаленные выкрики.

– Становись, скоро ли там?

Возрос и замер шум. Слились плечи. Кашлянул кто-то.

– Кто чужую винтовку взял? – раздался тонкий голос в стороне.

– Какой ты солдат, – ответил бас. – Солдат бабу может перепутать ночью, а винтовку должен знать.

Хочется спать, дремлешь, опираясь на штык. Зябко.

– Что за дурак построил нас в самой грязи?

– Тише, не рассуждать в строю!

Это взводный. Зацокали, захлопали удары подков, храпнула лошадь. Поздоровался кто-то.

– Вот и начальник, должно быть, ефрейтор.

Снова тихо, путаются мысли, слипаются веки.

– Винтовку убери! Глаза выколешь, черт!

– Первая рота, шагом марш!

Задвигалась темная масса, оторвалось плечо. Смешались ряды, с лязгом сцепились штыки. Привычным шагом мы пошли. Пропел на задворках петух, собака брехала. Во дворах молотили хлеб, и пахло ржаной соломой. Потянулось поле черным простором.

– Вот тебе вместо отдыха и набег. Как будто только мы и есть.

– Говорят, без первой роты разведчики не идут. Да и то, куда им.

Светлел восток, по небу разливалась липкая муть. Резче выделялись винтовки, плечи и каски солдат, выступали темные обочины. Сапоги выплескивали лужи.

– А мне так кажется, нарвемся мы, что не узнаем своих.

– Мне бы только сапоги там найти, одно название осталось.

– А мне бы куртку кожаную, комиссарскую.

– Гостинец бы достать Клавдюшке, это где мы ночью были. Эх, девка!

– Покажут там тебе такую Клавдюшку!

У перекрестка свернули на поля, прыгали через канаву по одному. Расплывалась земля, вязли ноги, тяжелыми сделались сапоги. Как-то сразу выползла, раздвинулась землянка из полутьмы. Вилась проволока, потухал костер. Дремавший солдат вскочил, подхватив винтовку руками. Брызнули и рассыпались искры. Столпились, присели солдаты, офицеры собрались у огня. Загорались погоны, проваливались рты. В низкую дверь вышел, нагнувшись, батальонный командир, красный от пламени.