Бельгийский лабиринт

Языковая граница — старинный феномен. Человеческие языки не имеют ничего общего с этническим прошлым людей. В том, что фламандцев называют германским народом, а валлонов — романским, мало смысла. Существуют германские и романские диалекты. На них изъясняются люди, сильно друг на друга похожие. Граница между этими диалектами утвердилась много столетий тому назад. Конечно, использование официальных, всеобщих языков настойчиво внедряется обязательным просвещением, государственным аппаратом, а в последнее время через СМИ. Парадокс нашей страны состоит в том, что эти унифицирующие механизмы приводят к обратному результату: люди, живущие к северу и к югу от языковой границы, становятся все меньше похожи друг на друга.

О географические границы языка споткнулось не одно правительство. Десятки тысяч людей то и дело выходили на улицы, чтобы провозглашать свои требования по поводу этих границ.

Валлонские металлисты в красных шарфах, фламандские фашисты с короткой стрижкой, жертвуя своими выходными, устремлялись в аграрные районы. Депутаты парламента и сенаторы, жертвуя ночным отдыхом, потели на дебатах, и всё ради этой самой границы.

В довершение всех бед есть еще одна языковая граница. Ею не занимались законодатели, никто не выходил ради нее на улицы, не устраивал полемики. Но она продолжает существовать, хотя и во многом утратила свое значение. Ее имя — социальная

языковая граница, и, на мой взгляд, в истории Бельгии она играла более важную роль, чем географическая.

В деревнях язык отличал барона от крестьян, доктора и нотариуса от неграмотных недочеловеков. В городах привилегированный средний класс разговаривал на французском, а те, кто классом пониже, старались как могли за ним тянуться. Гентский франкофон, повсюду с гордостью называющий себя фламандцем, как-то выдал мне фразу (на французском, разумеется), суммирующую суть социальной границы языка: «На фламандском говорили с животными и слугами. Именно в такой последовательности». Произнося эти слова, он не мог сдержать слез раскаяния.

В 1973 году был подготовлен Сентябрьский декрет, по которому в качестве делового языка и языка обучения во Фландрии утверждался нидерландский. По мнению франкоговорящих, это было недопустимым нарушением свободы языка. Наверное, франкофоны считали верхом языковой свободы то, что спустя более ста сорока лет независимости директор фабрики в Остенде или Турнхауте мог по-французски бранить свой персонал и на французском же доводить до сведения наемных работников различные циркуляры и распоряжения. Хозяева всегда и везде бывают более правы, чем подчиненные, всегда и везде они предоставляют себе больше свободы.

В провинциях Фландрии линия, разделяющая во всем мире хозяев и подчиненных, делит их совместно с языковой границей. На любом предприятии говорящий по-французски был шефом или по крайней мере членом правления, а говорящий по-нидерландски находился у него в подчинении. Соотношение господин-слуга начало меняться только в 1970-е годы. Деловая жизнь Фландрии, естественно, осталась такой же капиталистической, как и прежде. Только шеф теперь чаще всего говорит на языке своих подчиненных, даже чаще, чем в Нидерландах. Потому что у нас он может говорить на том же диалекте и с тем же акцентом.

В последние годы наблюдается новое и чрезвычайно странное для Фландрии явление. С персоналом строго воспрещается говорить по-французски, но зато можно спокойно говорить по-английски. Раньше правоверного фламандца возмущало, что всякого рода управы заседают на французском. Раньше законопослушный франкоговорящий фламандский буржуа возмущался, что ему приходится обращаться к партнерам на нидерландском. Теперь же все они бодро, покорно и единодушно говорят по-английски, если, конечно, можно принимать за английский извергаемую ими нечленораздельную звуковую кашу.

В повседневной жизни этот поворот совершался весьма живописно. Вас уже не смерят презрительным взглядом, если вы придете в дорогой магазин и закажете что-то на нидерландском. Во Фландрии французский совершенно исчез из публичной жизни. Он отступил в гольф-клубы, в домашний круг, в семейные праздники. Во Фландрии французский стал частным языком. Он функционирует здесь еще пока что как некий код, например, для новогодней поздравительной открытки, которую бургомистр какой-нибудь общины к северу от Антверпена посылает семейной паре, живущей в другой общине к северу от Антверпена.