Бельгийский лабиринт

Что я могу констатировать сейчас? Что франкоязычное обучение в Брюсселе точно таким же способом обращается с детьми мигрантов. Язык и культура огромного большинства попросту игнорируются. Последствия этого намного серьезнее, потому что культурные различия гораздо глубже. В школах процветает насилие. Дети прогуливают уроки, потом бросают школу, не получив аттестата зрелости, и не могут найти работу. Прежде чем отреагировать на эту ситуацию, франкоязычные школы долгие годы не замечали ее. А фламандцы, имеющие исторический опыт культурной дискриминации, редко делятся с мигрантами этим опытом либо не делятся совсем.

Самое смертельное оружие здесь — очевидность, и она еще никуда не делась. В Брюсселе положено говорить по-французски, точно так же как в Париже, Лионе или Нанси. Тот, кто этого не делает, нарушает правила игры и встречает соответствующее отношение к себе.

Вы, наверное, спросите, как же такое возможно, что сегодня в Брюсселе можно иногда услышать нидерландский. Отвечу не задумываясь: эта пружинистая гибкость нидерландского языка остается и для меня загадкой.

В языковой переписи 1947 года, последней проводившейся в атмосфере враждебного отношения к нидерландскому языку, четверть жителей Брюсселя заявили, что они чаще всего или исключительно говорят на нидерландском. Это меньшинство. Интереснее другое: половина назвала себя двуязычной. Из франкофонов только малый процент был в то время двуязычным. Даже в Элсене, «оазисе франкоязычных», двуязычными, то есть фламандцами, было почти 30%. Отсюда делаю вывод: в 1947 году большинство населения Брюсселя (а в нем всегда были не знавшие французского) в обиходе — не с официальными бумагами в руках — использовали в качестве базового языка нидерландский, чаще всего как диалект.

Люди, заявлявшие в 1947 году, что они чаще всего или исключительно говорят на нидерландском, далеко не всегда записывались как нидерландскоязычные. Только малая часть, самые неисправимые упрямцы, выцарапали себе — да, именно так! — в коммунальных управах официальное признание в качестве нидерландскоязычных. Большинство же нидерландскоязычного населения имели франкоязычные паспорта, оплачивали франкоязычные счета за электричество, а многие посылали детей в франкоязычные школы — из оппортунизма или потому, что жили рядом. Франкофоны же каждый раз использовали это для пересчета языков в Брюсселе: 11% нидерландскоязычных паспортов, 15% нидерландскоязычных заявлений на пенсию, и т.д. А вслух говорили, что нидерландский язык находится на грани вымирания. Они заблуждались или лукавили.

Над входом в магазин родителей моей жены красовалась вывеска: Alimentation Générale

(Бакалейная лавка). Вся документация тут велась на французском, до тех пор пока их дети не подросли и не возмутились против этого безобразия, после чего все изменилось. По понятиям франкофонов, эти люди считались франкоязычными. Нет, возражал я тогда, дома они говорят на брабантском, их дети учатся в нидерландскоязычной школе, а семья ходит в церковь, где служба ведется на нидерландском. Еще бы, парировали франкофоны, ведь они вправе торговать, заполнять налоговые декларации и прочие документы на нидерландском. Я отвечал: в этом кроется ваш злой умысел. Почему? Да, формально они были вправе. На деле же франкофоны использовали все способы, хитрые и каверзные, разрешенные и запрещенные, создавая непреодолимые препятствия, когда у них иссякало желание принимать бумаги на нидерландском. А поскольку они имели дело с простыми лавочниками, те выбирали путь наименьшего сопротивления. Не все рождаются кляузниками.

Как иначе объяснить тот факт, что пару лет назад граждане, будучи на выборах кандидатами от крайне радикального Фламандского блока, пришли в ужас, узнав, что официально они вообще не фламандцы. Их документы были на французском, и они числились как франкоязычные.

А как мне называть самого себя? Фламандским брюссельцем или брюссельским фламандцем? По поводу этого различия уже кипели бурные дискуссии. Они лишены всякого смысла, потому что сдвинулось само понятие flamand (фламандский, фламандец). Семантика не знает никакой пощады, а тем более языковой границы. В наши дни молодые мигранты применяют слово flamand

без разбора как по отношению к франкофонам, так и применительно к фламандцам. Flamand — это тот, кто без труда приспосабливается к бельгийской среде, то есть общается на фламандском, брюссельском, валлонском или даже немецком — почему бы нет? Один юный марокканец говорит отцу: «Па, я тебя уважаю, но мне бывает стыдно выходить с тобой на улицу. Ты выглядишь очень flamand (по-фламандски)».

В настоящее время Брюссель уже больше не нидерландскоязычный, но и не франкоязычный. Мне чрезвычайно нравится его лингвистическое будущее: Брюссель как город сплошных национальных меньшинств, Брюссель как опрокинутая вавилонская башня.

Я не утверждаю, что проблем с языком больше нет.

Назову две самые важные — больница и школа.