Бельгийский лабиринт

Я стою в очереди в небольшом универсаме поблизости от дома. Клиент передо мной говорит с кассиршей по-английски. Она отвечает по-английски. Потом подходит дама, говорящая по-французски. Без проблем. Я думаю: «Детка, тебе нужно говорить по-нидерландски, иначе наш разговор будет тебе, наверное, очень неприятен». И я слышу, как она говорит по-нидерландски. Я от всего сердца поздравил ее. Она сказала, что она турчанка. То есть знает и мировой язык — турецкий. А может быть, и курдский. Эти девочки даже не догадываются, какие чудеса они ежедневно творят за кассой. За работу им платят курам на смех. Они заслуживают шикарных бонусов, но никогда их не получают. Но они приносят обществу больше пользы, чем все брюссельские банкиры, вместе взятые. Они важнее для общеевропейской идеи, чем многоязыкая Еврокомиссия. По крайней мере они понимают, чтó на деле значит понятие «столица Европы».

Франкоязычные инстанции с трудом принимают новое многоязычие. В официальном документе генеральный комиссар Французского сообщества (в 2011 году преобразовано в Федерацию Валлония-Брюссель) заявляет, что девять из десяти брюссельцев — франкофоны. Если бы даже он — с помощью партии «Фламандский интерес» — вышвырнул из города всех иностранцев, цифры у него все равно бы не сошлись. Но от вранья он не умрет. В том же тексте он не моргнув глазом утверждает, что название города Брюссель кельтского происхождения и означает la lande de la chapelle («долина часовни»). Хотелось бы взглянуть на эту кельтскую часовню. Вам, генеральный комиссар Французского сообщества, надо бы высосать из пальца целое поле и засеять его небылицами, чтобы в их зарослях укрыть всю правду.

Несколько лет назад мы, группа франкоязычных и нидерландскоязычных брюссельцев, собрались, чтобы серьезно поговорить о проблемах нашего общего города. Пришли к смешному выводу, что всякое соответствие между франкофонами в нашем обществе и реально существующими франкоязычными объясняется чистой случайностью. Ни один из них ребенком не говорил дома с родителями на французском, а изъяснялся на итальянском или испанском, арабском или идише. Один член нашей группы происходил из франкоязычной семьи, но именно он был фламандцем, родом из состоятельной западнофламандской текстильной буржуазии.

Так что Брюссель не валлонский город с фламандским национальным меньшинством, как иногда на полном серьезе заявляют иностранцы. Но это и не фламандский город, офранцуженный притоком валлонов, и уж конечно это происходило не в Средние века. Приток населения происходил со всех концов страны, и больше всего из Фландрии. Он по-прежнему традиционно и массово продолжается из-за рубежа. Ни один добросовестный историк уже не сомневается, что в сегодняшних границах Брюсселя языком подавляющего большинства был брабантский, то есть диалект нидерландского, и так вплоть до XIX века, а по мнению некоторых, даже до начала XX-го.

Теперь представляется ясным, что Брюссель не стал просто двуязычным. Так было не всегда, и даже на протяжении моей жизни — а я родился в 1947 году — было в некотором смысле иначе. Брюсселю более тысячи лет. Преобладающую часть этого времени он был прежде всего брабантским городом, а после некоторых трений — столицей герцогства Брабант, этого ключевого, самого богатого и самого культурного района Семнадцати провинций. От «романской страны» (le roman pays) к югу от Брюсселя, где издревле говорят на французском, Брабант тянулся до Бреда и Хертогенбоса, тех широких рек, которые сейчас принадлежат Нидерландам. Раскол 1585 года безжалостно разорвал это великолепное герцогство. Его северная часть стала владением Генеральных штатов; Южные Нидерланды подверглись гнету испанского, а позже австрийского иноземного господства, пережили культурный упадок.

Все это время Брюссель был брабантским. Д-р Пол де Риддер, фламандский националист, но при этом честный историк, убедительно показал, что город Брюссель официально был жестко привязан к нидерландскому языку, сильнее и основательнее, чем, к примеру, города графства Фландрия, подчиненного французской короне. В частности, он досконально разобрался в чертежах и схемах брюссельских ремесленников. Они составлялись на нидерландском, пока в конце XVIII века нас не оккупировали французы. Капитул[45] кафедрального собора использовал выражение: Capitulum est flandricum, то есть «капитул говорит на нидерландском», и дело с концом.