Белое движение. Том 1

Правдив ли этот рассказ или он не более чем легенда, полностью ли справедлив Шульгин в своем выводе или сгущает краски, – но невозможно отрицать, что одним из главных, определяющих факторов на территории Новороссии и Малороссии в это время было германское (в меньшей степени австро-венгерское) вооруженное присутствие, которое русскими людьми воспринималось, пожалуй, двойственно.

Оккупанты пришли на смену большевикам, оккупанты гнали большевиков, так что оккупанты

становились – и не могли не восприниматься в таком качестве, особенно поначалу, – освободителями от дикой разнузданной толпы, от террористического режима, обагренного кровью многочисленных жертв. «В это время, – свидетельствует Скоропадский о периоде большевицкого владычества (январь – февраль 1918 года), – в одном Киеве было перебито около трех тысяч офицеров. Многих мучали. Это был сплошной ад. Несмотря на мое желание точно знать, уже при гетманстве, цифру расстрелянных офицеров и мирных жителей, я не мог установить ее. Во всяком случае, нужно считать тысячами».

В заслугу немцам можно поставить также фактический разгон ими Центральной Рады (к слову сказать, поскольку «рада» означает «совет», в Киеве при ней была советская

власть), где поощрялись социалистические течения; в довершение всего, несколько украинских министров оказались замешанными в уголовщину. Ясно, что нормальной жизни с такими «правителями» быть не могло, и немецкое самоуправство оказывалось вполне уместным (разгон Рады и проложил дорогу к власти Скоропадскому).

В то же время вряд ли кто-нибудь сомневался, что в своих действиях немцы руководствовались отнюдь не симпатиями к России или хотя бы Украине. Их интересовало выкачивание из богатых южнорусских губерний сырья, и в стремлении получить хлеб германское командование, заботясь, чтобы поля были засеяны, объявило, «что урожай будет принадлежать тому, кто обрабатывал землю» («узаконив» таким образом революционный «черный передел»), и… не замедлило с жестокими реквизициями.

Таковы были чужие – враги, завоеватели; легче ли было со «своими» – населением новообразованной «Украинской Державы»?

Увы, петербургскому «украинцу» генералу Скоропадскому явно не повезло с этим населением, поскольку и среди малороссов «украинцев» оказалось не так уж много. «Сознательным» был лишь сравнительно тонкий слой провинциальной интеллигенции и «полу-интеллигенции». Странно ли, что в такой ситуации Гетман, не одаренный волею самостоятельного политического деятеля, в своих поступках и высказываниях не отличался последовательностью? Скоропадскому, который, как вспоминал его сослуживец, по своей прежней службе привык быть «чрезвычайно осторожным» и «умел молчать», со дня «переворота» и в продолжение следующих семи с половиною месяцев пришлось говорить… и он говорил, пытаясь лавировать, не всегда умело:

Генералу А. С. Лукомскому, в начале мая (по новому стилю): «что он не “щирый украинец”, что вся его работа будет идти на создание порядка на Украине, на создание хорошей армии, и что когда Великороссия изживет свой большевизм, он первый подымет голос за объединение с Россией; что он отлично понимает, что Украина не может быть “самостийной”, но обстановка такова, что ему пока необходимо разыгрывать из себя “щирого украинца”; что для него самое больное и самое трудное – это работать с немцами, но опять-таки и здесь – это единственно правильное решение, так как, только опираясь на силу, он может создать порядок на Украине; а единственная существующая реальная сила – это немцы… Вот когда удастся создать прочную регулярную армию на Украине, то тогда он иначе будет разговаривать и с немцами».

Барону П. Н. Врангелю, в середине мая: «что Украина имеет все данные для образования самостоятельного и независимого государства, что стремление к самостоятельности давно жило в украинском народе… что объединение славянских земель Австрии и Украины и образование самостоятельной и независимой Украины, пожалуй, единственная жизненная задача».

Представителю Добровольческой Армии полковнику Неймирку, 9 октября: «Я русский человек и русский офицер; и мне очень неприятно, что, несмотря на ряд попыток с моей стороны завязать какие-либо отношения с ген[ералом] Алексеевым… кроме ничего не значащих писем… я ничего не получаю… Силою обстановки мне приходится говорить и делать совершенно не то, что чувствую и хочу, – это надо понимать… Я определенно смотрел и смотрю – и это знают мои близкие, настоящие русские люди, – что будущее Украины в России. Но Украина должна войти как равная с равной на условиях федерации…»