Белое движение. Том 1

«Я убеждал его ехать к нам, – рассказывает Казанович, – соблазняя тем обширным полем деятельности, которое открывается для такого кавалериста, как он

[77], но этот убежденный монархист (один из немногих известных мне, у которых слово никогда не расходилось с делом) заявил, что наша программа слишком неопределенна: не известно, кто мы – монархисты или республиканцы? Между тем народ ждет Царя и пойдет за тем, кто обещает вернуть его. “Но о каком Царе вы говорите?”

(вопрос далеко не праздный, поскольку из своих недавних переговоров в Москве Казанович вынес впечатление, что деятели монархического «Правого Центра» были «не прочь видеть на Российском престоле кого-либо из германских принцев». – А. К.) – “У нас только один законный Царь, которому мы присягали. Его отречение было вынужденным!” – “Да жив ли он?” – “Все равно, жив его наследник, а если и он погиб, то порядок престолонаследия определен законом. Всегда может быть только один законный Царь”. Я просил его по крайней мере не отговаривать офицеров-кавалеристов, среди которых он пользовался большим авторитетом, от поступления в Добровольческую армию.

“Нет, буду отговаривать: пусть подождут, когда настанет время провозгласить Царя, тогда мы все выступим”».

Особенно знаменательна здесь последняя фраза, и к ней нам еще предстоит вернуться; что же касается остального диалога, – на его воспроизведение мемуаристом могла наложить отпечаток информация, узнать которую он должен был несколько позже: свое возвращение в ставку Деникина Казанович точно датирует 2 июля, а тревожные известия из Екатеринбурга, где в ночь на 4 июля большевиками были злодейски убиты Царская Семья и ее верные слуги, дошли до Юга России еще через несколько дней (Деникин «приказал Добровольческой армии отслужить панихиды»). Тем не менее тяжкие подозрения и переживания существовали и до роковой даты, за судьбу отрекшегося Императора беспокоились и те, кто не пользовался репутацией «партийных монархистов», и с болью писал впоследствии Деникин в частном письме: «А кто мог, кто сделал? Кто даже из тех, которые, стоя на крайнем правом фланге русской общественности и до революции, и теперь, на исходе ее, боготворят и идею, и династию?.. Кто ударил пальцем о палец, чтобы хоть выручить несчастных людей из застенка и спасти их жизни? А ведь это было возможно и не так уж трудно». И все же накануне цареубийства подозрения вряд ли были настолько сильны, чтобы Келлер и Казанович определенно предполагали большевицкое преступление уже совершившимся; а вот в письме Верховному Руководителю Добровольческой Армии генералу Алексееву, написанном Федором Артуровичем 20 июля, звучат почти дословно мысли, вложенные мемуаристом в уста графа при описании беседы с ним.

Однако прежде чем обратиться непосредственно к этому важному документу, следует отметить, что поводом для его появления было отнюдь не только стремление Келлера обсудить принципиальный вопрос о лозунгах борьбы, но и начало разыгрывания германскими оккупантами… «русской монархической» карты. Временный Атаман Астраханского Казачьего Войска князь Д. Д. Тундутов получил от немцев обещания помощи и первые средства на формирование под монархическим лозунгом «астраханских» частей, и вскоре началась вербовка добровольцев на Украине и Дону. Стремясь к полному контролю над еще не сформированной армией, немецкое командование позаботилось об инфильтрации ее частей своей агентурой. Разворачивание нового войскового соединения грозило расколом офицерства, а в перспективе – и выгодной немцам (и большевикам!) междоусобицей. Граф Келлер, отвергший предложение возглавить Астраханцев (согласился на эту роль генерал А. А. Павлов), проницательно почувствовал угрозу, и показательно, что со своим беспокойством он обратился именно к руководителям Добровольческой Армии. Итак, 20 июля Федор Артурович писал Алексееву:

«Ваше Высокопревосходительство, Михаил Васильевич,