Белое движение. Том 1

Атаману Всевеликого Войска Донского генералу П. Н. Краснову, 10 октября: «Вы, конечно, понимаете… что я, флигель-адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым Украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я, благодаря своей близости к Государю, должен сказать, что он сам погубил дело Империи и сам виноват в своем падении. Не может быть теперь и речи о возвращении к Империи и восстановлении Императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать – или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность… Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все – это невозможно… Дайте самим развиваться, и, ей-Богу, сам народ устроит это все не хуже нас с вами…

Я прошу Вас быть посредником между мною, Деникиным, Кубанцами, Грузией и Крымом, чтобы составить общий союз против большевиков… Мы все Русские люди и нам надо спасти Россию, и спасти ее мы можем только сами».

А для «внутренней», «украинской» аудитории, по свидетельству современника, Гетман стремился «доказать свое “щирое” украинство между прочим усиленным восхвалением украинских знаменитостей – Шевченко и Мазепы – других не нашлось – и совершенно зря клеймя будто бы испытанный Украиной в течение двух с половиной веков русский гнет, без указаний, однако, в чем он состоял». «…В четырех стенах клянется “положить Украину к ногам Его Величества”, публично же клянется в верности самостийности, – характеризовал Скоропадского в 1918 году Шульгин. – Люди, хорошо его знающие, говорят, что он принял гетманство с хорошими намерениями, но затем ему слишком понравилась гетманская булава; будущему монарху окажет, разумеется, повиновение, но рассчитывать на особую энергию и преданность на воссоединение с Россией[76]

нельзя. Впрочем, сделает все, что прикажут немцы, ибо искренне и до конца перешел на их сторону».

В довершение всего, для Скоропадского оказалось запретным военное строительство. «К чему Вам армия? – бесцеремонно заявил Гетману немецкий генерал В. Гренер. – Мы находимся здесь, ничего противного Вашему правительству внутри страны мы не разрешим, а в отношении Ваших северных границ Вы можете быть вполне спокойны: мы не допустим большевиков. Образуйте себе небольшой отряд в две тысячи человек для поддержания порядка в Киеве и для охраны Вас лично». Причины такой политики очевидны: врагом для вновь сформированных национальных войск должны были бы стать или большевики, или… сами оккупанты, до которых, возможно, долетали и неосторожные заявления Скоропадского, что он-де вскоре будет «иначе разговаривать с немцами». Имели немцы и причины беспокоиться о благополучии своих московских ставленников, заключивших унизительный Брест-Литовский мир и соблюдавших его условия. Правда, было в конце концов получено разрешение немцев на формирование восьми армейских корпусов, но все свелось к созданию кадровой структуры и к бюрократической деятельности военного министерства.

Отсутствие надлежащей вооруженной силы при идущей по соседству гражданской войне уподобляло новое государство обитателям вулкана, но об этом как будто мало заботились. Скоропадский с удовлетворением вспоминал, как «взялся за создание двух университетов, Киевской Академии Наук, за создание действительно хорошего Державного театра». Деревне при этом оставались германские реквизиции, австрийские бесчинства, возвращение помещиков и карательные отряды, но для горожан, особенно после голодной и придавленной большевицким террором Великороссии и по сравнению со сражающимися Доном и Кубанью, «Украинская Держава» летом 1918 года казалась оазисом, надежно защищаемым недавно еще вражескими, а теперь союзническими штыками мнимо-незыблемых немцев.

И в этой – явно не признаваемой им – Державе граф Келлер, по-прежнему проживавший в Харькове, присматривался, оценивал и… размышлял.

* * *

О том, как Келлер воспринял гетманский переворот, можно только догадываться; о том, как он воспринял германскую оккупацию – существует весьма определенное свидетельство, к тому же объясняющее скудость сведений о жизни графа в этот период. «Он сказал мне, что почти не выходит на улицу, так как не переносит вида немецких касок», – писал менее четырех лет спустя генерал Б. И. Казанович, командированный из Добровольческой Армии с секретным поручением к московскому антибольшевицкому подполью и на обратном пути посетивший Келлера в Харькове (это произошло между 28 мая и 2 июля). Он же оставил довольно подробное изложение своей беседы с Федором Артуровичем.