Белые лилии

С открытым ртом я подхожу к стене, на которой развешаны фотографии, которые он сделал совсем недавно. У Гриффина целая система держателей, благодаря которой он может одновременно просматривать множество снимков. Думаю, он вешает сюда свои работы, пока не решит, какие из них отдаст заказчику. На гигантской доске висят фотографии с нашего пикника в Центральном парке. Но меня удивляет, как много там фотографий со мной. Они такие личные. Я помню, что очень устала после нашего похода по магазинам тем утром и отошла в сторонку полежать на траве. Я и не подозревала, что Гриффин меня сфотографировал: одна рука лежит у меня на животе, а я беззаботно смотрю в небо. На другой фотографии я наблюдаю, как Эрин беседует со своим любимым школьным учителем. На третьей я стою с закрытыми глазами, нежась под лучами дневного солнца в тот не по сезону теплый октябрьский день. Я просматриваю десятки других фотографий и осознаю, что на всех держу руку на животе. Я и не подозревала, что так делаю. И уж точно не знала, что кто‐то это заметил. Интересно, о чем он думал, когда делал эти снимки?

– Это моя любимая.

Я подскакиваю на месте, услышав голос Гриффина. Наверное, он подкрался ко мне, и я на секунду задумываюсь, как долго он там простоял, пока я зачарованно разглядывала его фотографии.

– Фотографии просто прекрасные, Гриффин. Я и не знала, что ты меня снимал.

Он, кажется, смущен.

– Извини. Я не хотел за тобой шпионить. Просто ты выглядела такой счастливой. Это был хороший день, и я хотел, чтобы все мы его таким запомнили. Надеюсь, ты теперь не считаешь меня извращенцем.

Я смеюсь.

– Нет, ты не извращенец. Просто невероятно талантливый фотограф.

Гриффин кивает. Потом подходит к комоду, открывает ящик и достает пачку фотографий.

– Ты тоже ничего. – Он протягивает фотографии мне.

Я смотрю на снимки Гриффина и Джека Пирса, которые я сделала. На них запечатлено именно то, что я хотела – чистая радость отца оттого, что он снова видит сына.

– Спасибо. Мне надо было это увидеть, – говорит он.

Я улыбаюсь, но он жестом останавливает меня и начинает отчитывать:

– Но если ты еще раз притронешься к моему оборудованию, я отрежу тебе правую руку. Никому нельзя трогать мои вещи, Скай.

Я застенчиво смотрю на него и пожимаю плечами: мне втайне нравится, что он называет меня Скай.

– Но если серьезно, я очень тебе благодарен. За эти последние недели. Да что там, последние месяцы, несмотря ни на что, были самыми счастливыми в жизни Эрин. Знаешь, я даже ревновал, что она проводит с тобой столько времени. Ведь до тебя мы с Эрин всегда были только вдвоем. А потом в нашей жизни появилась ты, и она словно нашла свою вторую половинку. Ты олицетворяешь собой все, чего она всегда хотела, но боялась. Звучит банально, но ты ее дополняешь. И я очень благодарен тебе, Скайлар. Ты даже представить себе не можешь насколько.

Он наклоняется и обнимает меня, и я таю в его объятиях. От его слов слезы начинают течь у меня по щекам, и я не сдерживаю их. Все, чего я боялась, все, о чем я думала, все, в чем я сомневалась, – он каким-то образом… признал, что моя жизнь имеет значение. И я на долю секунды задумываюсь, не верю ли я в судьбу. Может, Эрин была права? Может, я и правда пришла в этот мир, чтобы найти ее, подружиться с ней, чтобы мы смогли провести это время вместе? Может, то, что я делала… имело смысл?

Шерри кричит, что они готовы, и Гриффин отпускает меня. Потом он целует меня в щеку, и мое сердце трепещет. Я ненадолго прикрываю глаза и наслаждаюсь этим ощущением – без чувства вины, которое ему обычно сопутствует.

– Давай попробуем, – говорит он.

Я киваю, чувствуя головокружение от слов, которые теперь значат гораздо больше, чем когда я впервые произнесла их полгода назад.

У всех глаза на мокром месте. Даже врач УЗИ поняла, что происходит, и плачет вместе с нами. Четыре пары глаз прикованы к одному крошечному младенцу на мониторе. Невероятно, как много можно увидеть на трехмерном УЗИ. Я и представить себе не могла, что в восемнадцать недель ребенок уже будет идеально сформированным крошечным человечком. В следующие двадцать две недели он будет только расти. Каждый пальчик, каждая черта лица уже сформированы. И когда на мониторе отображаются гениталии Горошинки, Эрин выкрикивает:

– Я так и знала! Это мальчик. У вас будет мальчик.

Я хватаю ее за руку.

– У нас

будет мальчик.

Она кивает, ее взгляд все еще прикован к монитору: мы смотрим, как Горошинка вертится. В какой-то момент он, кажется, даже сосет большой палец. Я благодарна врачу за то, что она позволяет нам смотреть гораздо дольше, чем обычно разрешают на УЗИ.

– Надо назвать его в честь тебя, Эрин, – говорю я, сжимая ее руку.

– Как? Нельзя же назвать мальчика в честь меня!

– Можно! Можно назвать его Эрон, – говорю я. – Это имя идеально подходит.

Эрин наконец отрывает глаза от монитора и смотрит на меня. Она прижимает руку к сердцу, и выражение благодарности у нее на лице переполняет меня. Потом она вздыхает:

– Нет. Не надо. Это нездорово. Вы будете думать обо мне каждый раз, когда будете называть его по имени.