Белые пятна

Уже зажигались звезды и светила полная луна, когда Виктор вернулся в табор. Огибая наледь, он заметил Курбатова и остановился. Этот человек привлекал его более других. Чем именно — он не мог бы объяснить. Чувство это напоминало очарование глубокого озера. Оно всегда своенравно: зеркальная гладь, мягкая истома под полуденным лучом, и вдруг — ветер! Все закипело, заволновалось, заплескало в пологие берега потемневшей волной.

Таким представлялся Разумову Николай. Он знал, что Николаю не по душе экспедиция. Но сегодня он наблюдал и иное: артельщик, успокоив Настю, отыскал Кузьмина, и, пока тот собирался, сам оседлал ему коня.

Разумов был тактичен и уважал право на одиночество. Он поплелся назад и обошел наледь с другой стороны.

Его окликнула Настя.

— Иди поешь. — Она мягко улыбнулась. — Все разбрелись, слова не с кем молвить… Почему ты…

Настя коротко, с захлебом вздохнула. Ее что-то тяготило, а глаза говорили: «Ты от меня прячешься. А зачем? Вот я вся перед тобой». Она поставила перед ним миску с холодным мясом, потом принесла чай и дешевое печенье. Наблюдая, как он жует не разжимая губ, Настя опять вздохнула и наконец решилась:

— Почему ты от меня прячешься?

Виктор положил вилку.

— Здесь негде спрятаться, — помедлив, возразил он, — хотя человеку, Настенька, иногда неплохо побыть одному.

— О чем ты говорил с Алешкой?

Виктор с веселым недоумением наморщил нос. Его забавляли сердитые огоньки в Настиных глазах.

— Право же я не помню. Так, ни о чем.

— Ешь, ешь! — Она придвинула отставленную им миску, не вставая сняла с угольков чайник. — Так и ни о чем? Даже не помнишь? — настойчиво допытывалась она и недоверчиво косилась на Виктора.

— Не помню, поверь. Он что-то спросил или сказал… Кажется, о поисках пегматита, — об этом только и толкуют в лагере.

Настя закивала головой с видимым облегчением. Виктор понял: она боялась, что Алешка наговорит на нее, но чего именно она опасалась, — он не решался спросить и торопливо ел, опустив глаза.

— Я не хочу, чтобы ты знал от других то, что я сама могу рассказать о себе, — просто объяснила Настя.

«Умная девушка», — невольно подумал Виктор, наблюдая исподтишка за встревоженным ее лицом.

— Если, конечно, ты хочешь, — тихо добавила она.

Молчание Виктора привело ее в замешательство, затем испугало. «Надо ли было затевать этот разговор?»

— Нет, не хочу. Зачем это, Настя?

Протестуя, он поднял руку. Равнодушие или страх заглянуть в чужую жизнь руководило им в эту минуту.

4

Главный инженер рудоуправления Истомин любил ранние прогулки. С семи до девяти утра его можно было встретить на Набережной, — так называлась главная улица, — но это не означало, что Истомин идет в управление. Для этого раннего часа Истомин даже одевался по-особому: в светло-серые брюки и коричневый пиджак. Гулял он обычно без шляпы.

И никто не мог сомневаться в том, что это идет именно главный инженер рудоуправления, а не просто любитель природы и погожего утра над рекой: в руках Истомина, закинутых назад, покоилась объемистая папка из желтой кожи, на лицевой стороне которой была серебряная пластинка с монограммой: «Пимен Григорьевич Истомин. Востокзолото. Сентябрь 1929 — сентябрь 1934».

За складом техники начинался подъем на мыс междуречья. Это естественное возвышение давно очистили от бурелома, убрали каменные плиты и валуны, и оно стало любимым местом отдыха жителей поселка. Несколько прямых дорожек пересекали мыс вдоль и поперек; удобные скамейки под деревьями и десятка два электрических фонарей превращали этот уголок в парк.

Отсюда поселок был как на ладони: видны все его двенадцать кварталов, виден каждый дом, каждая дворовая площадка. Река Мана, огибавшая мыс, изобиловала шумливыми и порожистыми притоками, которые несли массу ила и песка. Но полноводная река, в которую впадала Мана, была так широка, величава и медлительна, что, даже приняв мутно-желтый поток Маны, продолжала течь такой же чистой и прозрачной, как и до встречи с ней.

Истомин садился на облюбованную им каменную скамью, подставлял спину солнцу и клал на колени папку. Минута сосредоточенного внимания ко всему, что так широко и свободно раскинулось перед глазами. Легкий вздох удовольствия. Затем Пимен Григорьевич вынимал из кармана пиджака двухстороннее зеркальце, если поблизости никого не было: ведь не следует показывать посторонним, что главный инженер рудоуправления — по существу крупного производственного треста — в свои сорок четыре года еще изучает собственное лицо, любуется голубоватыми белками и гладит широкий лоб без морщин. Пожалуй, в такую минуту можно провести расческой по густым волосам. И как же при этом не подумать, что у него, Истомина, время и невзгоды не испортили здоровья. Ведь говорят же, что густой волос — верный признак здоровья и долголетия.