Белые пятна

В протоколе же, который я прочитал, все записано по-иному. Там записано, что трое ораторов осудили поступок Зинца и что просьба прокурора единогласно удовлетворена. Не ошибся ли следователь, не возвел ли напраслину на людей, проявивших принципиальность и твердость?

«Мне было неловко слушать, как изо всех сил старались доказать недоказуемое, лишь бы только выгородить «своего» человека. Я не знала Коломийца, но всю жизнь я учу детей, и картина надругательства над подростком, которую нарисовал нам следователь, потрясла меня особенно сильно. Но и я не решилась противопоставить сразу свое отношение «общему мнению». Надо иметь мужество в этом сознаться…» (Из беседы депутата сельсовета учительницы Е. Г. Падюк с автором очерка.)

Вот так номер! Очевидцы, выходит, передают не совсем то, что записано в протоколе. Скажем точнее: совсем не то!.. Но стоит ли этому удивляться, если в списке тех, кто присутствовал и голосовал, Е. Г. Падюк вообще не значится, если в нем перепутана нумерация, одни фамилии вычеркнуты, другие вписаны, третьи написаны так, что их не смог — по моей просьбе — прочесть даже сам председатель?

Стоит ли удивляться, если еще более загадочная история произошла с протоколом сельского схода, который, по рекомендации прокуратуры, выдвигал на процесс истязателей общественного обвинителя? Протокол такой есть. Есть и решение: от имени общественности преступников обвинять! Но общественный обвинитель на процесс не явился, вместо него в областной суд пошел другой протокол — за той же датой и с теми же подписями. Вот что сказал на этом сходе товарищ Гребень, героически не покинувший своих подчиненных, попавших «в беду»:

«Машину угнало лицо, не связанное с нашим колхозом и вообще не проживающее в нашем районе. А догнали его и проучили наши товарищи, которых мы хорошо знаем. Конечно, потом они поступили неправильно, но не настолько же, чтобы их отрывать от работы в нашем колхозе, где они могут принести большую пользу. Поэтому необходимо просить областной суд смягчить наказание обвиняемым».

Так и порешили: просить о смягчении. Но облсуд не смягчил. Приговор (от трех до девяти лет лишения свободы) остался без изменений.

— Ну и зря, — говорит мне товарищ Тютюнник. — Какая польза от того, что их посадили? Шутка ли: отняли у колхоза пятерых мужиков! Не по-государственному суд подошел. Формально и бездушно…

А я смотрю мимо него, на стену, где до сих пор видны неуклюже соскобленные пятна крови — следы расправы, вершившейся здесь, в этом же кабинете, на глазах этих самых людей, в их присутствии, с молчаливого их одобрения. Людей, которые не просто люди — граждане, товарищи, колхозники, — но представители власти. Те самые, которые ее именем действуют, пользуются ее авторитетом и силой. Они кощунственно попрали закон, который сами же призваны охранять, предав истерзанного мальчишку, искавшего у них защиты от произвола.

Велики права, которые даны у нас представителю власти. Велики и реальны. Закон о статусе депутата наделил тех, кому народ оказал доверие, не только широкими полномочиями, но и гарантиями, чтобы эти полномочия осуществить. Тем выше ответственность, тем значительней долг, тем строже спрос за каждый неправильный шаг, недостойный поступок, неверное слово. Ибо, где бы он ни был и что бы ни делал, представитель власти — представляет ВЛАСТЬ.

И она за него отвечает, хочешь не хочешь, а нравственно отвечает, ибо он, представитель, и есть сама Власть, в нем воплощенная, олицетворенная — в нем!

Так вот, зададимся вопросом, должна ли наша власть отвечать за таких, как эта самая «тройка»? Не правильнее ли будет, чтобы именно «тройка» ответила перед властью — перед народом, перед каждым из нас?

Зададимся вопросом: разве председатель сельсовета товарищ Антонишин, председатель колхоза товарищ Гребень и его заместитель товарищ Тютюнник не соучастники преступления, за которое осуждены пять непосредственных истязателей? Разве они — не те, кого закон именует «пособниками», содействовавшими «совершению преступления советами, указаниями, предоставлением средств или устранением препятствий»? Я не знаю, давались ли ими советы и указания Шкаранде или Зинцу, но то, что они предоставили в их распоряжение кабинет секретаря исполкома, где два часа истязали мальчишку, — это я знаю точно.

А если признание их соучастниками иной юрист назовет натяжкой, то спрошу я тогда: не превысили ли они свою власть, что само по себе тягчайшее преступление? Не взяли ли на себя самовольно функции обвинителей, судей и исполнителей «приговора» — всех вместе и сразу, — функции, которые им не принадлежат и не могут принадлежать? Не возомнили ли, что у них на селе монопольное право миловать и казнить?

Мне, наверное, возразят: превышение власти — это активные действия, а наша троица проявила скорее попустительство и пассивность. Что ж, закон предвидел и это, установив наказание за невыполнение должностным лицом своих обязанностей, причинившее существенный вред правам и интересам граждан. Почему же на сей раз закон промолчал?