Белые пятна

Вряд ли три исполкома, столь дружно вставшие грудью за директора фабрики, — вряд ли считали они, что защищают преступника. Скорее всего, были убеждены: не преступник наш Верхолетов, а работящий хозяйственник, рачительный руководитель, трудно ему в жестких, формальных бухгалтерских рамках, приходится изворачиваться и за это страдать.

Может быть. Допускаю. Очень хочется верить. Вдруг и впрямь он чист перед совестью? Вдруг и впрямь может честно смотреть закону в глаза?

Только где же ему очиститься от серьезнейших обвинений, выдвинутых прокуратурой, если он невиновен? Где избавиться от молвы, утверждающей, что ушел от ответственности лишь благодаря «положению»? Специально для этого предназначен лишь зал суда: пусть бы он вышел оттуда с гордо поднятой головой! Это было бы и законно, и достойно. А пока…

О Верхолетове я узнал из письма, пришедшего уже после того, как под делом окончательно подвели черту и оно было сдано в архив. Получив многократно «от ворот поворот», прокуратура решила сосредоточить усилия на другом: «Примите меры к возмещению ущерба с виновных…» — дала указание местным коллегам прокуратура РСФСР.

Пока принимали меры, жизнь продолжалась. В письме рабочих птицефабрики, которое я получил, рассказано о новых — свеженьких! — проделках директора. О том, как он выдал фиктивные справки. Как заверили их в том самом сельском Совете, депутатом которого он является. Как по этим липовым справкам получили автомашины не передовики производства, для которых они предназначены, а те, кто на фабрике вообще не работают и даже в районе не проживают. К примеру, буфетчица пединститута К. Т. Лякуткина, купившая машину как К. Д. Лакуткина и поставившая ее в ГАИ на учет как К. Л. Менуткина…

Тогда я не знал еще, какая битва предшествовала этой — невинной в сравнении со всем остальным — «машинной» афере. Просто приняли мы в газете близко к сердцу обиду рабочих — вмешались, откликнулись. Общими усилиями литераторов, журналистов и работников прокуратуры подвели печальный итог.

Да, печальный, ибо не посрамленное, не пресеченное, самодовольно торжествующее зло уязвляет одно из самых святых чувств, присущих честному человеку, — чувство справедливости. Оно ранит каждого, кто ощущает себя не равнодушным зрителем со стороны, а хозяином в своем доме, на своей земле.

Чем мне утешить читателя? Пока что, к сожалению, нечем. Дело — в архиве. Ни один человек не наказан. Ни один рубль не возвращен (кроме тех денег, что внесли Белогривцев и Косик). Бригада Кожаева процветает. Ни аспирант Винодел, ни студенты Леня и Боря, ни загадочный Алексаев, получивший прямо на пляж почти две тысячи дармовых рублей, с государством не рассчитались. Вопреки указанию прокуратуры республики, прокуратура района мер «к возмещению ущерба с виновных» не приняла. Директор ни с чем не расстался: ни с креслом, ни с «положением в обществе» (получил, правда, выговор — но лишь за аферу с машинами, да и то после письма возмущенных рабочих). Кем был, тем и остался.

— Если снова разворошить, кто проиграет? — так спрашивали меня многие, с кем пришлось беседовать в Пензе… — Авторитет подорвать не боитесь?.. Хорошо, обезглавим фабрику. А зачем? Дела пошли, план выполняется, полным ходом идет реконструкция. В такой момент производству особенно нужен крепкий руководитель. Уберем Верхолетова, а кого ставить?

Кого ставить? Этого я не знаю. Знаю только, что авторитет не может быть замешен на лжи. Что во главе предприятия должен стоять лишь человек нравственно чистый. Не запятнанный перед законом. Не укрывшийся от суда. Личность действительно сильная, но не тем, что имеет за спиной покровителей, а тем, что имеет знания, опыт, талант. И — совесть. Главное — совесть.

…Верхолетова я встретил в разгар рабочей страды. Посреди поля, на новых объектах… Гонялся за ним несколько дней — уехал туда Верхолетов, уехал сюда… Все же «догнал». Показался он мне человеком действительно сильным и крепким, уверенным в себе и знающим свое дело. С гордостью рассказывал о новых мощностях, о современнейшей технологии, об автоматике и гигиене. О новых цехах. О тех тысячах тонн упитанных уток, которыми фабрика снабжает ближние и дальние города. А про то, про «давнишнее», про бередящее старые раны, говорить не хотел. Спросил только:

— Значит, все еще пишут? Кто? — Требовательно и строго смотрел мне в глаза. Ждал: сейчас назову. Не дождался. — Ну, ладно, не говорите, я уж как-нибудь сам разберусь.

С тех пор прошел почти месяц. Не знаю: быть может, уже разобрался.

1982

* * *

Очерк «Сильная личность» принес большую почту: идейно зрелую, гражданственную, размышляющую. Читателей волновал не столько факт, сколько тенденции, в нем проявившиеся.

Вот, к примеру, отрывок из большого письма, где «сильной личности» противостоит личность социально активная, неравнодушная, озабоченная стремлением способствовать процветанию нашего общества, оградить его от прихлебателей и воров.