Белые витязи

Как плакать, когда не сегодня завтра полковник Седов зашлёт к её отцу сватов, и кончится её вдовье житьё.

И надо было этому противному Зазерскову заводить похоронные разговоры — точно и без него мало горя на свете.

И Маруся сердитая вошла в горницу. А там уже молодёжь устраивала игры; принесли орехи, пастилу, пряники, — грусть была не к лицу.

Маруся радостно улыбнулась, и опять пошла простая, весёлая жизнь, без тоски, без думы.

Один Зазерсков, мрачный, шёл домой. «Нет, — думал он, — верно говорят французы — les absents ont toujours tort. Живым нет дела до мёртвых, а не мёртвые ли дали живым славу?» И вспомнился ему есаул Коньков, и утёр пожилой полковник шитым рукавом невольно набежавшую слезу.

XXVIII

...Слёзы людские, о, слёзы людские,

Льётесь вы ранней и поздней порой, —

Льётесь безвестные, льётесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, —

Льётесь, как льются струи дождевые

В осень глухую, порою ночной.

Ф. Тютчев

Какой безумной светлой радостью наполнилось сердце Ольги Фёдоровны, когда получились в Петербурге радостные известия о занятии Парижа, об отречении Наполеона. Ни у кого, пожалуй, так не билось сердце и, никто не отвечал так радостно всем существом своим на торжественный перезвон колоколов и на отрывочные пушечные выстрелы, что потрясали стёкла их домика в Шестилавочной.

Апрельское тёплое солнце бросало мягкий свет на чистенькие занавески, освещало пёстрые гиацинты, тюльпаны и резеду, с улицы нёсся весенний шум, треск дрожек, крик разносчиков. Вся столица имела праздничный вид: ожидали скорого приезда Императора. Россия так высоко поднялась, как не была ещё никогда. Газета-журнал «Сын Отечества», появившаяся в то время под наплывом патриотических требований образованных читателей, сообщала радостные известия о том почёте, каким пользуются русские войска в Париже. Французские шансонетки распевались на всех углах, всюду были карикатуры и картинки с насмешками над Наполеоном.

Доброй Ольге Фёдоровне даже жаль становилось этого маленького человека, в белом жилете и зелёном мундире, хмурого и задумчивого. Забыла она, что из-за него столько времени не видела Петра Николаевича, и только ждала, чтобы скорее всё кончилось.

Пришло известие, что армия станет квартирами во Франции, для умиротворения края. Мать ольвиопольского гусара штаб-ротмистра Воейкова получила от своего Володеньки письмо, что офицерам разрешено поехать домой.

Через неделю приехал Воейков. А Конькова всё не было. Тревога стала закрадываться в сердце Ольги Фёдоровны. Время было ехать в деревню, но она решилась остаться в городе, пока не приедет Коньков. Ведь он вот-вот должен вернуться. Но кончился май, июнь наступил, в городе было пыльно и душно, а Конькова всё не было. Беспокойство становилось всё сильнее и сильнее, тревога больше. Ольга Фёдоровна уже не могла спать больше по ночам, она вставала рано, рано утром и садилась к окну. Шестилавочная видна была до самого Невского; по ней ездили извозчики, ломовики разъезжались со Вшивой биржи и наполняли улицу грохотом и стуком. Ольга Фёдоровна каждую минуту ждала, что вот-вот замелькает на солнце голубой шлык и покажется дорогое лицо жениха. Но проезжала бездна народу, проходили пешком, были тут и штатские, и офицеры, но не было между последними ни одного знакомого лица. Быть может, Платов его оставил при себе — повёз в Париж, Лондон; он не посмел отказаться — и терпение опять, на время, вернулось.

В июне приехал с визитом Воейков. Молодой гусар похорошел за это время отдыха. Штаб-ротмистрские жгуты были ему очень к лицу.

   — Ну, как, Николая Петровича видали?

   — Видел, только давно, — ответил Воейков, и облачко пробежало по его лицу, спустилось на лицо Ольги Фёдоровны, — спустилось, и вдруг сразу скрылось всё её веселье в мрачную тучу.

   — А вы разве писем не получали от него? — в свою очередь спросил Воейков.

   — Нет, он мне ничего не писал, — коротко ответила Ольга Фёдоровна.

   — Ничего?!.. Видите ли, это не наверно, конечно, это только предположение... Отчаиваться тут нечего. Ещё, может, и неправда!

Но Ольга Фёдоровна поняла всё. Румянец сбежал с её щёк, глаза потухли, и она вся как-то опустилась.

   — Говорите всё, что вы знаете, — твёрдым, глухим голосом сказала она.

   — Последний раз мы с ним были в поиске князя Кудашева. Потом я его не видел. Спрашивал атаманцев в Париже, говорят, что уехал ещё в феврале на разведку за Рейн и пропал. Две сотни шарили целую неделю кругом. Осмотрели всю окрестность на семьдесят пять вёрст, а его не нашли.

   — Быть может, он у Платова? — ещё тише спросила Ольга Фёдоровна.

   — Нет, при Платове его нет.

   — Нет? Наверно нет?

   — Нет.

Последняя надежда лопнула.

   — Значит, он... убит?

   — Да...

Тихо стало. Слышно, как муха летит. Ольга Фёдоровна была бледна как полотно: в лице ни кровинки.

Она медленно, широко, по православному перекрестилась и тихо сказала:

   — Да будет воля Господня!

Потом встала и вышла.