Белые витязи

Вернулся он в самый разгар войны 1813 года, когда Ольга Фёдоровна была в Саксонии. Он поселился уединённо на Васильевском острове, и весь отдался научным изысканиям, он почти никуда не выходил и кроме науки ничем не интересовался. Впрочем, Ольга Фёдоровна находилась ещё в его сердце. По крайней мере, портрет её висел в его кабинете, и чрез старика Клингель он знал всё, что происходит в их доме. Он первый узнал и про смерть своего соперника. Он не пошёл сейчас же, он выждал почти год, и в ясное январское воскресенье, когда сама природа ободряла людей на решительные шаги, он пешком прошёл с Васильевского острова в Шестилавочную.

Ольга приняла его в чёрном платье. Когда Оскар вошёл, спокойный, твёрдый, умный и она увидела этого крепкого, на диво сложённого мужчину, с густой, окладистой бородой, севшего против неё, она почувствовала тишину и спокойствие кругом, словно к ней, терзаемой врагами, пришли непобедимые, несокрушимые войска.

Она пожал её руку и сел в кресло против неё. Несколько секунд было тихо. Сильнее лили свой запах гиацинты и парниковые ландыши, и солнце ярче освещало мебель и ковры.

   — Я слыхал про ваше несчастье, — тихо сказал Рейхман, и его нежный, рассудительный тон так хорошо гармонировал с его мощным, крепким сложением.

Ольга Фёдоровна потупилась и вздохнула.

Немного подумав, Оскар продолжал:

   — Я всего раз видел сотника Конькова, но я много, много про него слышал, — это был достойный вас человек, честный и храбрый. Когда мне приходилось о нём говорить с казаками, они плакали, хваля его. Вы были бы счастливы, но пути Божии неисповедимы.

   — Да, — тихо сказала Ольга Фёдоровна и взглянула на широкую грудь и на ласковые глаза доктора. — Я его очень любила!

И вдруг ей показалось, что этому человеку можно всё рассказать про их любовь, и про встречу в госпитальном саду, и про стоянку в Мейсене, и всё, всё, — он один всё это поймёт, он старый друг, знавший её маленькой девочкой, холивший и баловавший её, он, никогда не упрекавший ни в чём, он, всегда верный и неизменный.

   — У вас было сродство душ, это несомненно.

   — Что это значит?

   — По всему свету рассеяны пары, разъединённые до поры до времени. Они бродят, мучаются, тоскуют, пока не найдут одна другую и не соединятся. Тогда начинается сплошное счастье торжествующей любви. Коньков вас нашёл, и вы были бы счастливы...

   — Да, это правда... Ах, Оскар Оттонович, ведь правда мне было хорошо с ним. Вы знаете, он не был особенно образован, но с ним так приятно было поговорить, он был такой умный, добрый, откровенный... Вы знаете, как он любил казаков, Платова! Для него самопожертвование было самое приятное, самое сладкое во всём мире.

   — После вашей любви.

Ольга Фёдоровна вспыхнула.

   — Зачем так говорить? Слушайте, Оскар Оттонович, садитесь сюда. Я вам буду рассказывать про него! — и, как девочка, ласкаясь к «большому», она уселась против него на диване и с разгоревшимся от воспоминаний лицом рассказывала ему про свою любовь. Она смотрела в внимательные, добрые глаза Оскара, на его спокойствие, на любовь, которую он выказывал и к ней, и к Конькову, и ей становилось спокойно и тепло на сердце.

Он протянул ей руку. Она подала свою. Он осторожно сжал и начал гладить её нежную ручку своей большой рукой. Она не отдёрнула руку, даже не удивилась. Это так и надо было. Это тоже «папа» или даже «мама», — они утешают бедную «Олечку»; это всё правильно и верно. Она говорила лихорадочно и быстро; огонёк появился в её глазах, руки похолодели, голова разгорелась...

Оскар внимательно смотрел на неё. Она долго не могла кончить. Солнце скрылось из гостиной, зимние сумерки окутали углы комнаты. Уголья в камине тихо тлели. В городе звонили колокола, завтра праздник, а у Ольги Фёдоровны было на душе спокойно и хорошо, первый раз после известия о смерти Конькова.

   — Хорошо вам, Ольга Фёдоровна? — спросил Оскар Оттонович.

   — Хорошо! — откровенно и быстро ответила Ольга Фёдоровна, и в глазах опять появился весёлый огонёк.

   — Хотите, чтобы всегда было так же хорошо и уютно?

Ольга Фёдоровна не поняла сначала.

   — Да...

   — Значит, вы можете теперь быть со мной всегда?

   — Как же?

   — Я опять и ещё раз прошу вашей руки!

Она выдернула свою ручку из его, побледнела, огонёк потух, и опять стала она грустная и задумчивая.

   — Я буду верна его памяти! — тихо сказала Ольга Фёдоровна. — Простите меня, я не должна была так говорить.

   — И из-за его памяти вы разобьёте моё счастье! — с упрёком в голосе сказал Оскар Оттонович.

Она молчала.

   — Поверьте, мёртвому Конькову вы не нужны... — горечь слышалась в его голосе, но он сейчас же справился с собою.

   — Простите меня, Ольга Фёдоровна! Я увлёкся.

   — Я не сержусь на вас.

   — Вы мне разрешите бывать у вас иногда, хотя не часто, и разрешите ещё один, последний раз сказать, что я вас люблю!

   — Я ещё раз повторю, — я вас люблю и уважаю... Милый Оскар Оттонович, не сердитесь на меня... Я его память всё ещё люблю, и я не верю, чтобы он умер, чтобы наще счастье было совсем разбито... Когда я узнаю точно... Может быть, я стану спокойнее... Но верьте — я жду!