Белые воды

Шияхметов вышел сразу же — они, секретари, не успели даже обмолвиться предположениями, что их ждало в кабинете, обсудить свои проблемы; с черно-жгучими волосами, прибеленными на висках, с живыми, казалось, никогда не студившимися глазами, Шияхметов с порога, разводя руками и как бы подгребая ими в сторону двери, сказал:

— Прошу, товарищи! — И когда, войдя в прохладный, светлый кабинет, расселись, Шияхметов, устроившись рядом со всеми, улыбаясь, сказал: — У нас не второе совещание, товарищи, — не бойтесь! Просто нужна живая информация по главным оборонным металлам — свинцу, меди, молибдену, цинку. И по углю… Состояние сегодня, показатели работы, планы на ближайшее время, перспективы. Надеюсь, без подготовки помните?

Шияхметова знали: коренной казах, закончил горно-металлургический вуз, трудился на многих заводах страны — на Урале, Кавказе, Сибири, там же, в Сибири, начинал партийную работу; говорил по-русски без акцента, даже с каким-то особым изяществом, и памятью обладал феноменальной. То, что за отдельным столиком устроился помощник, готовый записать, означало лишь одно — необходимость зафиксировать разговор на бумаге, Шияхметов же все, что здесь будет сказано, запомнит до каждой цифры, до самого будто бы пустяка, незначительной детали.

Докладывали секретари со знанием дела — что ж, этим жили в теперешние военные месяцы, не только днем, ночь-полночь разбуди — отчеканят, будто «отче наш», потому что все устремления людей, заботы руководителей, партийных организаторов сводились к этому, вся жизнь завязалась, стянулась, точно в фокусе, на этих проблемах, — не было места помыслам — личным или тем, которые принято называть «рубашечными». Куропавину в ту минуту в патетической нахлынутости явилось: что ж, в моменты крутых исторических поворотов, на пороге всеобщего испытания бедой, выпавшей на его долю, народ, если он морально и нравственно подготовлен, объединен большой жизненной целью, способен подняться на новые высоты, выявить свое исключительное предназначение.

По ходу сообщений Шияхметов задавал вопросы, спокойно расспрашивал, делая замечания и давая советы, уточнял возможности, и было ясно — старался поджать сроки, принуждал к сокращению их, дотошно выспрашивал, нет ли путей увеличения планов расширения объема добычи металлов, и Куропавин, забыв, что еще не докладывал, отвлекшись от мысли, какая поначалу томила его — какие-то свои, что ли, были соображения у секретаря ЦК компартии республики, что он затягивал, не поднимал его, Куропавина? — медленно, все больше вовлекаясь, постигал масштабы забот и связей, какими жили люди, республика, как все оказывалось притертым, жестко увязанным в общей судьбе страны, в вершившейся не простой войне — всенародной, отечественной.

Так и вышло: Куропавин последним делал сообщение, и та подспудная настороженность, возникшая у него поначалу, зрела больше. Шияхметов то ли в усталости, то ли сознательно выспрашивал и допытывал его заметно меньше, да и с советами был сдержанней, и в какую-то из пауз сказал:

— Что же, спасибо, товарищи, всем за информацию. Думаю, полезным вышел обмен мнениями. Проанализируем, обобщим… Словом, считать будем предварительной договоренностью, наметками к планам ближайшего времени.

И стал прощаться. Куропавину, вновь последнему, сказал:

— Вас, Михаил Васильевич, прошу остаться еще ненадолго.

«Ну вот, разгадка! — как-то обмякнуто отозвалось у Куропавина. — Сейчас и готов будь…» И оборвал себя, по выработавшейся привычке в моментальной мысленной «пробежке» пытаясь понять, откуда и чего ждать. Дождавшись, когда секретари вышли из кабинета, Шияхметов кивнул, приглашая Куропавина садиться, сам устроился напротив. В живых его глазах, когда он их поднял, остановил на Куропавине, как бы вспыхнула веселой искоркой потаенная мысль и исчезла.

— Хотел, если не против, — сказал он негромко, будто нащупывая тональность, — услышать о вашей московской одиссее. — И с пульсирующей оживленностью: — Нет возражений?

У Куропавина поотпустило на душе, жестковато подумал: «Смешно и нелепо было бы, если б не знали, не дошло бы сюда», — и, не отвечая на вопрос Шияхметова, принялся рассказывать сначала замедленно, с каким-то внутренним сопротивлением, потом постепенно размягчаясь и расковываясь. Поначалу думал промолчать о сыне, не бередить себя вслух, однако после понял — возникнет логическая неувязка, и Шияхметов ее обнаружит, гляди, начнет выспрашивать — выйдет горше.

— И с сыном — известно… — отозвался Шияхметов с успокаивающей теплотой, когда Куропавин умолк. — А вот планы по шахте «Новая», печи «англичанке» прошли мимо нас. Но, кажется, и мимо обкома?

— Не совсем так, товарищ Шияхметов, — обком всячески противился. Ставили перед ним это не раз.

— А почему же не перед нами? Что мешало?

— Мешать ничего не мешало. Так вышло: в Москве в критический момент оказался, а не в Алма-Ате.

Оттепленные до этого и будто бы приветливо прощупывающие глаза Шияхметова стали чуточку строже, и брови опустились, спокойно, почти прямой линией улеглись в надбровьях.