— Ну, да не в этом дело! Не в престиже, товарищ Куропавин. Скажу прямо: при определенной информации о деятельности горкома партии, какая есть у нас, — надеюсь, догадываетесь, что она может быть и односторонняя, — считаю такую позицию горкома мужественной, и ЦК Компартии республики всячески поддерживает планы и по шахте «Новой», и по печи «англичанке». Вот только… Пуск шахты планируете к началу сорок третьего?
Взгляд налился ожиданьем, опасливо-тревожным…
— Планируем. Но много загвоздок.
— В ЦК Компартии республики есть мнение — просить коммунистов комбината, всего Свинцовогорска пересмотреть этот срок. Скажем, пуск к седьмому ноября этого года? На два месяца раньше. Слишком серьезно все, Михаил Васильевич. Надежда по свинцу пока одна — на Свинцовогорск. На вас. Слышали: у ваших товарищей по свинцу реально — только следующий год. А увеличение этого «хлеба войны» требуется сейчас. Нужда крайняя.
В той беспокойности, какая его коснулась, передалась от проникающего и будоражащего взгляда Шияхметова, Куропавин сам не заметил, как вздохнул, и январь — срок рискованный, а тут, шутка ли, к Ноябрьским праздникам! Леденящий холодок отозвался под коленями.
— Нет бурового оборудования, лебедок, труб, тросов… Вообще стройматериалов!
— Н-да, Михаил Васильевич… Не мне вам говорить о возможностях. Знаете! Сто сорок с хвостиком, как говорится, заводов, предприятий, эвакуированных из западных районов, приняли в республике. Им все отдали — технику, оборудование, стройматериалы, какие есть, их надо ставить, чтоб включались в оборонную работу, на победу. И это не все: на освобожденной от фашистов территории Московской и Калининской областей берем шефство над городами и районами, — таких уже четыре! Сейчас готовим эшелоны с машинами, станками, продовольствием, одеждой — восстанавливать надо. Так что под метелку получается. Вот и судите о возможностях… — Будто в усталости, Шияхметов откинулся на спинку стула. Грустная пленка затенила проникающий взгляд, повел аккуратно остриженной головой в сторону помощника, по-прежнему сидевшего за отдельным столиком. — Но посмотрим! Может, от кого на время и удастся что-то перебросить. А срок — главное. Передайте коммунистам просьбу ЦК Компартии республики. Идет?
— Идет! Взвесим предложение, товарищ Шияхметов. Серьезно. И доложим.
Куропавин с раннего утра собрал в машину, заехав за ними, Портнова, Макарычева, Кунанбаева, по пути в машине рассказал о совещании в Алма-Ате, более подробно — о беседе с Шияхметовым. Обзвонил он еще раньше строителей и геологов, причастных к делам по «англичанке» и шахте, попросил быть на местах, ждать их приезда — предстоит вместе все посмотреть, разобраться в делах, прикинуть новые сроки. Куропавин даже потом невесело посмеялся: как только упоминал о новых сроках, все, будто сговорившись, сыпали в ответ одни и те же недоуменные вопросы: «Как новые сроки?! Какие?!»
До обеда они пробыли на свинцовом заводе, после большую часть времени на руднике Соколинском, разбирались с состоянием по шахте, и тогда-то у Куропавина и возникла идея взять быка за рога сразу, не расходясь, по горячим следам, провести летучее совещание, определить и выявить, что требуется, чтоб обеспечить новый срок, — свои силы и возможности и в чем на крайний, исключительный случай просить помощи у Алма-Аты. Он и предложил, оглядывая столпившихся руководителей на тесной, в завалах, площадке перед штольней шахты:
— Пока определим в общих чертах, после надо будет провести точную разработку под этот срок. Сразу же и поставим в известность ЦК Компартии республики. Давайте, товарищи! Идет война — долго раздумывать недосуг.
На свинцовом заводе, в ватержакетном цехе, где ждали Ненашев и с пяток строителей, инженеров, увидели лишь фундамент, основание под печь; краснели затухающими углями в извечном, царившем сумраке кирпичи в свежей кладке. Крупноголовый, посуровевший за эти военные месяцы — по смуглому, будто слегка приконченному лицу прорезались рыхлые складки, Ненашев все в том же поношенном, нараспашку пальто, держа руки в карманах, напористо-вспружиненный, услышав о новом сроке от Куропавина, вскинулся литой фигурой, будто его огрели плетью, из карманов пружинами выкинулись гири-кулаки.
— Как, едрена корень! — И поведя колючим, тяжелым взглядом по лицам людей, сгрудившихся возле фундамента «англичанки», как бы в опаске, осторожно протолкнул кулаки назад в карманы.
Хоть и было рядом много народу и ждали люди там, на Соколинском руднике, куда надо было отправляться, Куропавина потянуло к работавшей печи — подойти к Федору Пантелеевичу Макарычеву, спросить о сыне. «Неужели? Неужели… Павел и Костя могут быть повязаны одной судьбой? Или впрямь ошибся Охримов? Случайно слетела фамилия «Макарычев»?»
С засмоленным лицом, с фарфорово белевшими белками глаз, ткнув голицей по маске, спустив ее, Федор Пантелеевич сошел с горновой площадки, негромко постукивая подшитыми пимами по ступенькам, — высокий, в робе и кошмяной панаме, поздоровался степенно, сняв голицы.