Белый эскимос

Как-то раз мудрый Ворон – тот, что создал небо и землю, – уплыл на своем каяке далеко в море и вдруг увидел, как что-то чернеет и пенится на воде. Подплыв туда, он вонзил в это место свой гарпун; из раны потекла кровь. Ворон подумал, что это кит, но затем увидел перед собой огромную массу без начала и конца. Медленно вытекала из нее жизнь. Связав буксирной веревкой, он оттащил ее ближе к рифам, что на юге от Уивфака, где и оставил. А когда на следующий день он вновь осмотрел свою добычу, то увидел, что она застыла, превратившись в землю. До сих пор возле старого стойбища можно увидеть странную дыру в земле в том самом месте, где Ворон вонзил гарпун в Тикитака!»

Тикерармиут, или «народ узкой косы», как они себя называют, в древности были воинственным племенем; они были в почете и одновременно с этим обладали дурной репутацией из-за регулярных набегов, совершаемых на соседние народы. Почти три поколения назад между тикерармиутами и нунатармиут, жившими неподалеку от Инугтата, что недалеко от мыса Сеппинг, разразилось сражение, победу в котором одержали континентальные эскимосы. Им удалось вытеснить противников с мыса Хоп к северу от залива Коцебу, где те обитали большую часть лета и осени.

Летом 1887 года одна компания из Сан-Франциско основала на мысе Хоп китобойную станцию. Тогда вождем племени был знаменитый и сумасбродный Атангауссак – человек, имевший пятерых жен. Это был силач, известный не только враждебностью к белым людям, но и безжалостностью, с которой он поддерживал свою власть, изгоняя из стойбища любого, кто немедленно не подчинялся его воле. Поэтому неудивительно, что между китобоями и коренным народом возникли довольно напряженные отношения. Атангауссак считал, что коль скоро земля принадлежит им, то и китобойный промысел должен также находиться под их контролем. Однако он осознавал, что конкуренция с белыми – дело опасное как по части лова, так и по части управления. Затем случилось так, что один из белых мужчин заманил юную дочь вождя к себе; она осталась жить в его доме, и Атангауссак стал тоже туда захаживать. Но вот как-то раз вечером зимой 1889 года он напился виски, и двое его братьев, ненавидевших его за то, что когда-то он изгнал их с принадлежавшей им земли, напали на него и убили. Той же весной, в июне, коренные жители после переговоров с китобоями предложили им пойти на мировую, после чего в этих краях прекратилась всякая вражда. Но с этого момента перевес сил уже не был на стороне эскимосов – всем стал править белый человек.

31 июля льды треснули, и раз я уже успел записать здешние истории и раздобыть при помощи эскимосов немало археологических находок, то подумал, что лучше продолжить наше путешествие. В путь мы отправились на небольшом ялике с подвесным мотором. Короткими дневными переходами, наполненными интересными событиями, мы проследовали вдоль побережья, встречая по пути оленьих пастухов, бредущих в этот комариный сезон вместе со своими стадами рядом с кромкой воды.

Приблизительно в устье реки Ноатак, чуть выше мыса Блоссом, мы повстречали людей, ловивших сетями белух; за довольно короткое время они выловили уже 20 штук и теперь ожидали пополнения добычи. Похоже, в этих краях ни в чем нет недостатка.

Наконец, 7 августа пополудни мы переправились через залив Коцебу. Здесь было мелко и вода абсолютно свежая, ведь с этого места берут свое начало три реки: Ноатак, Кобук и Селавик. Совершая обходы, мы по различным протокам продвигались в сторону стойбища, куда прибыли, наконец, поздно вечером, найдя приют среди золотоискателей, торговцев и эскимосских лососевых рыбаков.

Коцебу стал знаменательным этапом этого долгого, уже оставшегося позади путешествия. Именно здесь впервые за три года, дойдя до самой северной телеграфной станции в Америке, я смог вступить в прямой контакт с внешним миром! Лишь только мы добрались до берега, я поспешил на телеграф отослать первое сообщение о завершении великого санного пути с вполне понятным волнением. Высадившись на берег, мы оказались прямо посреди эскимосских палаток, где и разбили наш лагерь. Телеграфная станция находилась на противоположном конце селения, и пока я туда направлялся, в моем мозгу проносилась не одна сотня мыслей.

Так уж устроено, что человек никогда особенно не скучает по дому, если его отделяют от близких огромные расстояния – ведь тогда и тосковать бесполезно. Но стоит лишь появиться малейшей возможности получить из дома весточку, как тотчас все чувства, до сих пор жестоко подавляемые, внезапно оживают и будят ранее сдерживаемые силы. В эти последние несколько часов мне вдруг захотелось разузнать, как обстоят дела у всех моих близких и как прошло путешествие моих товарищей. Едва переводя дыхание, я ворвался в здание и положил перед телеграфистом телеграмму, полагая, что, узнав о моем длительном отсутствии и достигнутых результатах, он тотчас подпрыгнет на своем стуле, словно стальная пружина, и незамедлительно приступит к отправке в мировое пространство моих сообщений.