Белый ферзь

– Вы хоть понимаете?! А сейчас милицию!.. Давно выселить!.. А если бы по голове?! Да что ты с ней! Выломать, на хрен!.. Она еще и не открывает!

Сиделка Света, надо отдать ей должное, взяла нужный тон – просительный, поддакивающий, но и категоричный: она сама перепугалась, у них просто несчастный случай, здесь больной человек, вы же знаете… нет, она сейчас не откроет, она сама вызвала кого следует и теперь ждет, не надо так волноваться, моральный и материальный ущерб будет возмещен…

– А если больной, то на Пряжке ей место! Не среди здоровых людей, а среди психов! А то взяли моду!..

Судя по убывающей агрессии тех, кто жаждал войти, не так невтерпежно они и жаждали: Алабышева наверняка была давно и хорошо известна обитателям дома номер семнадцать по Скобелевскому проспекту – что стребуешь с псишки?! Но для порядку надо побазлаить, надо, – она, может, и псишка, однако неудобства подобного соседства с лихвой компенсируются: деньги есть деньги, а они у общества типа милосердия есть. Не впервой. Проверено практикой.

Колчин прислушивался на два фронта. С лестничной площадки сквозь дверь бухтели «жертвы». Из комнатной темноты в приоткрытую щель бормотала княгиня-комсомолка.

Она пряталась. Она не хотела на Пряжку.

– Ты кто? – бормотала перепуганная Алабышева, – Ты их только не пускай. Я здорова! Я все понимаю! Я все-все понимаю! Не пускай их! Это он их специально присылает! Он давно меня хочет на Пряжку! Он у меня дочь отнял! Он ее от меня спрятал! Он ее от всех спрятал! Я все-о-о знаю! Он хочет меня на Пряжку спрятать и дочь спрятать! А я спрячусь, он меня не найдет! Спрячь меня, слышишь?! Ты кто?!

– Тише! – цыкнул Колчин, напрягая слух: уйдут когда-нибудь скандалисты? А то ему-то давно пора! Довольно он внимал бредням про злодея-Валю – и карьеру княгине-комсомолке загубил, и дочь назло народил («У меня нет дочери! У меня никогда не было дочери!»), и спрятал в Москву, лишив Инну материнской ласки-заботы! Довольно он внимал! От такой мамаши на край света сбежишь, не то что в Москву!

– Ты Игорь! Я тебя узнала! Ты их выгони! Ты им скажи: нет никого!.. Никого нет! Нет… Меня нет. Меня давно уже нет. Ни для кого меня нет! Но я не хочу на Пряжку, слышишь, Игорек! Не отдавай меня на Пряжку! Он их подослал! А меня нет! И доченьки моей нет! Была – и нет! Он их тоже подослал! А я все-о знаю! Я все-о-о понимаю! Думаешь, я не понимаю?!

– Кого подослал? – рискнул откликнуться Колчин. Мало ли что всплывет из пучин кипящего шизофренией разума!

– Слышишь?! – заполошно отреагировала Алабышева. – Это они! Он их и подослал! За ней! И за мной! Меня нет, скажи им. Никого нет.

– А Инна? – ежась от внутреннего неудобства, все-таки проверил Колчин.

– Она здесь. Она тут со мной. Мы прячемся. Мы не поедем на Пряжку. Она рядышком. Инна, Иннуля! Тш-ш-ш. Иди сюда, иди ко мне. Тебя тут спрашивают… Ты кто?

М-мда, с Рождеством вас, Ревмира Аркадьевна!

– Ушли пока что! – сообщила сиделка, ежась, но не от внутреннего неудобства, а от морозного сквознячка из кухни. – Вы-ы-ы… – приглашая воспользоваться паузой и тоже, того-этого, уйти уже наконец- таки!

Алабышева тут же схлопнула щель – ее нет!

– Звонить не будете? – сердобольно продежурил тоном Колчин, имея в виду разбитое окно, выстужаемую кухню и вообще…

– Завтра, – отмахнулась сиделка. – Сейчас все равно там никого. Завтра. Да идите вы уже, идите! И без вас тут!..

– Не замерзнете?

– Одеяло навешу и на ночь дверь закрою. А завтра придут, вставят новое. Вы идете или нет?!

– Иду…

– Спасибо! – забавно, однако прозвучало искренне, без издевки, без машинальности.

– Не за что…

– Ну что вы!

Так надо понимать, «спасибо» Колчину авансом – за щадящее умалчивание на будущее о том, что вот впустила постороннего вопреки инструкциям, тут-то все и приключилось.

Ладно, в ее интересах (и в своих, прежде – в своих!) он может и умолчать о том, о сем. Как ни крути, но женская логика – эт-то что-то!.. Ну, про логику женскую, если она еще и накладывается на больные мозги (Алабышева!) – и вовсе говорить не приходится, умолчим-помолчим.

– Поужинать хоть успели? – проявил видимость заботы Колчин. Заботы не о сиделке, о тешшше. Какая-никакая, но родственница. Впрочем, видимость заботы…

– Вы меня приглашаете? – с непроизвольной язвительной надменностью отозвалась сиделка Света и моментально нарвалась на ледяной холод колчинского взгляда. Это тебе, девочка, не морозец на кухне! Это потрескучей будет! Ишь, стоило на секундочку снизойти, а она злоупотребляет!

– Извините. Извините, пожалуйста… – запросилась в прежние отношения сиделка.

– Ничего. Бывает… – извинил Колчин.

– Спасибо. Спасибо вам.

– Не за что.

– Ну что вы!

Что – он? Он – ничего. Ничего внятного, полезного, новостного он не добился. Зря ли так не хотелось в гости к тешшше… Еще пустяками отделался! А то вынудили бы обстоятельства всю ночь куковать в обществе Ревмиры Аркадьевны. Она ему: ку-ку! А он ей ответно, дабы не прекословить: ку-ку! Так что это прежде всего сиделке спасибо, м-мда…

Но на ужин он ее не приглашает. – Он не ее приглашает. И не он приглашает. Его приглашают…

13