Белый газовый шарф (СИ)

- Вовка, я люблю тебя, - не выдержал я, - Ты такой правильный весь, но одновременно живой, настоящий. Такой… арт нуво, но граффити. Дега, но Перов. Томас Гольбейн Младший, но Лукас Кранах Старший.

- Маяковский, но Барто, - согласился Вовка, - Я «ёжики» вкусные сделал, это ведь тоже повод?

- Еще какой.

Дома я уставился в отчет, как слепой в пропасть. Заглянув мне через плечо, Вовка задержался за моей спиной минут на десять. Видимо, активировал свое первое высшее экономическое образование.

- Вот тут, - ткнул он пальцем, - вот тут и вот тут. В принципе, ты все сделал правильно, только надо свести воедино, ну, чтобы было читаемо, ты же отчитываешься. Только сам делай, я лезть не буду. Это, считай, благотворительная деятельность.

И ушел на кухню. Я выдохнул и за пять минут сделал из подделки оригинал. А в награду получил от Вовки синюю тарелку, в которую он уложил три тефтельки-«ёжика», накрыв их вкуснейшей мягкой волной свежей сметаны и воткнув в нее веточку кинзы.

Германов кивнул мне, и я зашел в кабинет. Рядом с ним стояла главбух Дарья Михайловна, подкладывая на подпись документы.

- Доброе утро, - поздоровался я, - Зайти попозже?

Главбух взглянула на генерального директора, ожидая его любимой фразы «Дарья Михайловна, спасибо, я вас потом позову», но он качнул головой, и я, положив папку с отчетом на край стола, вышел из кабинета.

Остаток рабочего дня прошел более чем спокойно, потому что, со слов секретарши, Германов уехал в Управление и вряд ли вернется. Я вспомнил его сегодняшнее молчание, равнодушный взгляд и отчего-то разволновался. Позвонил Вовке, но он трубку не снял.

Он перезвонил мне в конце рабочего дня, сказал, что задержится, попросил не злиться, потому что у него сейшн c коллегами, он будет поздно, и вообще, он меня любит, а в холодильнике остались блинчики, которые он приготовил на завтрак, а еще есть «Мартини», он обязательно позвонит, а теперь ему пора бежать. Выходя из кабинета в конце рабочего дня я, как ни крути, оказался один. Успокоив себя тем, что и мне надо когда-нибудь побыть в собственной локальности, я поехал домой и там, наевшись любимого Вовкиного шоколадного мороженого, уснул, и проснулся только тогда, когда он, вернувшись, стал сшибать все углы в квартире своим нетрезвым плечевым поясом.

Наши волшебные ночи мы бы не отдали никому. Когда на втором свидании Вовка подвальсировал меня к кровати, когда мы под оглушающую соседей «Halo» Beyonce снимали друг с друга одежду, когда он с грохотом упал на пол, запутавшись в своих джинсах, а я чуть не выколол ему глаз, случайно попав туда носом, мы поняли, что с таким позором жить нам больше ни с кем нельзя, только друг с другом. Вовка, несмотря на свое мужское имя, на свои двадцать семь лет, трехдневную щетину, татуировку в виде драйбла на левом плече, два высших образования и серьезную должность, оказался таким нежным, что я диву давался, и говорил, что трогать его буду только в одноразовых перчатках и медицинской маске.

- Ну, не могу я грубо, - оправдывался он, лежа подо мной, как преступник под добрым полицейским, - А тебе это очень надо?

- Не очень, - ответил я, не зная, с какого бока к нему подкатить, чтобы не убить его ненароком, - Обойдусь.

- Зато мы с тобой дополняем друг друга, - улыбнулся он, - Ты такой весь Роберт Родригес, а я весь такой… - и в этот момент я все-таки решил, что мое терпение кончилось, желание быть с ним зашкаливало, и я сделал все, как умел. Глядя мне прямо в глаза, закусив губу и не проронив ни звука, он с достоинством принял в себя мой мужской максимализм, и я решил, что после премьеры обязательно подарю ему белый газовый шарф, увезу в Амстердам и заставлю выкурить косяк, чтобы посмотреть, кто из нас на самом деле Родригес.

На следующий день Германов вызвал меня к себе, и все вернулось на круги своя. В кабинете, кроме меня, были люди, и он отругал меня за то, что я не предоставил ему свод данных, о котором он просил еще на прошлой неделе. Черт, я действительно забыл, но это было уже неважно, потому что он снова выговаривал мне при посторонних людях, и я больше не мог. Выслушав его обвинения, я вышел из кабинета, и секретарша сочувственно пожала плечами. Ей было жаль меня, а я уже больше так жить не хотел. Чтобы хоть как-то утешить меня, она тихо сказала:

- Андрюш, у него голова болит, прости его, я ему «Мигренол» давала.

В кабинете меня ожидала верная Ирочка, которая решила сделать из меня суперздорового человека, и на этот раз поставила передо мной миску, наполненную жизнерадостными абрикосами.

- Ой, Ира, мне столько не съесть.

- Ничего. Кстати, Германов звонил, вызывает.

- Я же только что от него, ты ничего не путаешь?

- Не путаю.

Я задержал дыхание. Удивительно, но, услышав его повторную просьбу зайти, я был счастлив, а, уже подходя к его кабинету, был практически готов на все.

Генеральный директор стоял у окна и на мое появление среагировал спокойно.

- Посмотри, - сказал он, и я подошел к окну, - Как удивительно.