Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Есть нечто политически сомнительное в том, что белая архитектура Тель-Авива подается как часть более общего «стремления быть белым». Это по меньшей мере вызывает удивление, поскольку желание обелиться может возникнуть лишь у того, кто белым не является. Вне традиционного белого расизма, каким мы его знаем, эта концепция архитектурной белизны могла зародиться только в Европе, где белое в любом случае главенствует. Маловероятно, что «стремление быть белым» могло бы возникнуть в афро-американском или афро-европейском сообществе, и с еще меньшей долей вероятности – в постколониальной Африке, где чернокожим жителям не было никакого смысла отказываться от своего собственного цвета. Даже если, как утверждает Франц Фанон[224]

, диалектика «стремления быть белым» и в то же время сопротивление такому стремлению является существенной и неизбежной частью того, что значит быть чернокожим в условиях европейского гнета, такой посыл никогда не стал бы ни определяющей идеологией, ни стратегией, поддерживаемой обществом. В лучшем случае это могло бы быть индивидуальной тактикой выживания, в худшем – формой капитуляции.

На описание использования белого и поиски белого в современной архитектуре извели много чернил, и не в последнюю очередь потому, что наиболее спорным из всех известных архитектурных образов является программный белый куб. Для Ле Корбюзье – главного идеолога и пропагандиста архитектурного модернизма – белый служил идеальной основой для выверенной «великолепной игры объемов, собранных под светом неба». Для Адольфа Лооса белый был могучим идеологическим посылом, исключавшим дешевые попытки декоративного украшательства. Для целого поколения архитекторов (и их клиентов) этот цвет стал чуть ли не единственным хроматическим решением, с которым стоило работать, несмотря на бесчисленное множество других возможностей. С тех пор как белый переступил границу архитектурного поля, он стал стандартным выбором для сторонников модерна, не было смысла его чем-то заменять, так он и остается в этом качестве: всегда беспроигрышное решение, всегда в моде. Среди всех цветов белый подается как естественный выбор, не требующий ни пояснений, ни оправданий, – точно так же, как прямоугольник считается у проектировщиков «естественной» конфигурацией по сравнению с другими формами зданий[225]

. «Вы можете выбрать любой цвет – главное, чтобы он был белый», – такую присказку часто можно услышать в архитектурной студии или на строительной площадке.

Когда речь идет о голой стене, белый воспринимается как чистый лист, как основа или фон – идеальный для того, чтобы подчеркнуть игру теней в солнечном свете снаружи или же показать картины, мебель либо другие объекты при искусственном освещении внутри помещения. Выбор белого по умолчанию, скорее всего, сложился естественным образом – изначально он рассматривался как самый минималистичный пигмент, выражающий некий стандарт, нейтральность, норму и универсальный порядок вещей. Со временем белый оброс новыми понятиями, у него появились дополнительные качественные характеристики: чистый, гигиеничный, свежий, оригинальный, наивный, девственный[226]

. Внезапно цвет, который раньше являлся стандартным, обрел широкий спектр возможностей и стал полем для самых разных ассоциаций – аскетично белый, как доминиканский монастырь, гедонистичный, как средиземноморская вилла, классический, как греческий храм, современный, как нью-йоркский лофт, или минималистичный, как японский бутик.

Как только белый стал идеологией, он перестал быть нейтральным. В этом смысле белый нельзя считать нулевой точкой отсчета на цветовой шкале, как это случилось с соседствующим понятием «интернациональный стиль» – он угодил в те же силки европейского универсализма.

Белый куб и «белый» взгляд – понятия связанные: «белый» взгляд фиксирует куб, а сам куб подразумевает этот взгляд. Белый есть не только универсальная сумма всех цветов, но прежде всего – цвет, способный заменить собой все остальные, отменить их, стереть. Белая архитектура стала фантазией-отголоском модерна – фантазией, которая предполагала новизну и проецировала образ мира как европейский, интернациональный и универсальный. Поскольку в Европе для этой фантазии не было места, ей предстояло воплотиться в неожиданных местах – в отдаленных провинциях континента.

Если белая архитектура, покидая Европу и направляясь в Северную и Западную Африку, Южную Америку и на Ближний Восток, мыслила себя как стиль Баухаус, или интернациональный стиль, то к новым берегам ее прибило уже под другим флагом: она прибыла туда под эгидой колониализма – со всеми его начинаниями, при его поддержке, с его программами. Именно поэтому белая архитектура воспринималась как главный посланник евроцентризма и западничества и раз и навсегда утвердилась как архитектура белого населения, созданная белыми и для белых.