Белый хрен в конопляном поле

Горожане же Чизбурга предложили мэтру Примордиалю стать не изобретателем при городской ратуше, а полноценным чизбургграфом, без всяких пинков в случае чего. В связи с этим устав города пришлось изменить.

На изменениях в уставе настоял спутник Примордиаля, мэтр Кренотен. Сам же он как-то нечувствительно заделался комендантом.

Славный Примордиаль, как все мудрецы, в политике не разбирался, доверив все докучные для ученого ума дела верному Кренотену… … В эту ночь бонжурская армия спала, не ведая о грядущем штурме для вящей секретности и неожиданности.

Не спали только предводители.

Горбун Ироня повел Стремглава показывать изготовленную под его, Ирони, руководством таратуту.

Таран, вытесанный из цельного дубового ствола (то-то Стремглаву по возвращении все казалось, что в окружающей природе чего-то не хватает, — ан, оказывается, не пожалели для военного дела даже тысячелетнего, сразу после Темных Веков возросшего дерева, одиноко возвышавшегося на речном берегу и почитавшегося местными за священное Мировое Древо), висел на толстых цепях, соединявших его с крепкой, дубовой же, треугольной рамой.

— Вот я и придумал укрепить раму на колесах! — хвалился Ироня. — Прикатим, шибанем черепом Акилы Пробивного — и дорога открыта. Ведь других-то способов нет!

— Как же ты за Алатиэлью недоглядел? — в который раз попрекнул его Стремглав.

— За ней доглядишь! — оправдался Ироня. — Ее наши прекрасные бабы из зависти к твоей любви травили-травили, даже мамаша Мандраж девушку пожалела. Как ее только эти бабы не честили, не позорили, как будто сами — взаправдашние маркизы с герцогинями. Вот она и не выдержала, решила их на место поставить. Да ты не печалься, она девка настырная, все у нее получится, и укроется она в надежном месте, подальше от случайной стрелы, да и никто из наших ее не тронет — тебя побоятся…

— Позор, — сказал Стремглав. — Сотни рыцарей, тысячи пехотинцев — а в логово врага девчонку послали. Что же, наемных шпионов недостало?

— Наемным веры нет, — сказал Ироня, — нам сейчас рисковать нельзя. Сорвется приступ — вот когда истинный позор-то настанет! Нас же потом немчурийцы да неталийские кондотьеры расклюют как пшено.

— Сдается мне, чего-то ты, милый друг, недоговариваешь, — вздохнул Стремглав. — И другие тоже, даже его величество. Слушай, а он тут без меня к ней клиньев не бил? Он ведь от любовных стрел дуреет, ничего вокруг себя не помнит…

— Стыдно тебе так думать, капитан! — возмутился Ироня. — Он же не простолюдин, как мы с тобой… Нет, ты даже в голове такого не держи! Он истинный рыцарь!

— Ну да, — кивнул Стремглав. — Спящих собрался резать, все равно как те гады на постоялом дворе — помнишь?

— Ну ты сравнил! То враги нас резать хотели, то мы врагов! Это военная хитрость!

— Нигде не сказано, что рыцарь должен быть хитрым, это не входит в число его доблестей.

— Так ведь она всех заговорила, убедила, заколдовала — ты же ее знаешь! — не сдавался горбун.

— Вот-вот. А ведь слышал, как в Чизбурге с колдунами и колдуньями поступают.

— Она и там всех вокруг пальца обведет!

— Вы как сговорились, — в сердцах сказал сын шорника. — Одно и то же слышу. А я боюсь. В пустыне помереть не боялся, а сейчас боюсь. Слишком мне с ней повезло, а судьба завистлива не хуже людей.

— Надо бы поспать, — озабоченно заметил Ироня. — Выспишься, и мысли ко благу переменятся. Сейчас же в тебе говорит предрассветная свирепая тоска, как древние выражались. Да! Прислушайся!

Стремглав прислушался.

Бонжурский лагерь молчал — солдатский храп и сонное бормотанье не в счет.

— Ничего не слышу, — сказал он. — Даже ветер не шумит.

— А-а, ты же не знаешь, — сказал Ироня. — Мы-то за эти дни привыкли, что чизбургские часовые на стенах перекликаются всю ноченьку: «Ты чего?» — «А ты чего?» — «Я ничего». — «Ну и я ничего». Даже стыдно за них, что слов для приличной переклички найти не могут. Так вот, помалкивают часовые нынче, поскольку дрыхнут! Молодец девка! Непременно ее надо сделать королевой! … Так же тихо, молчком, поднимался бонжурский лагерь. Коннетабль де Коленваль толкнул в плечо шевалье де Пьерекура и, когда тот открыл глаза, прикрыл ему рот огромной ладонью и сделал пальцами знак. Шевалье де Пьерекур тем же манером разбудил соседа, сосед — спящего рядом, и вскоре все воинство, включая известного труса и лжеца бастарда Полироля, было уже на ногах.

Даже отягощенные латами рыцари при нужде могут собраться бесшумно, а уж старые служаки из королевской гвардии — и подавно. Конские морды обмотали тряпками, но кони и сами помалкивали, не ржали задорно, понимали, что кавалерия во время приступа не самая главная.

Старый коннетабль недаром муштровал все лето свою пехоту.

Крепкий сборный мост через крепостной ров навели быстро и тоже без лишнего шума, поскольку изготовлены все его части были с таким умом, что бревна плотно ложились в предназначенные пазы, а дубовые сваи располагались таким образом, что забивать их не было никакой необходимости.