Белый хрен в конопляном поле

— О, я гораздо сильней, выносливей и долговечней обычной лошади, — сказал дон Кабальо. — Лишь поэтому и таскаю до сих пор копыта по белу свету.

— А почему вы, благородный дон, с одной стороны белый, а с другой — вороной? — спросил Тихон и снова поклонился.

— У вас, мой юный друг, отменные манеры! — похвалил конь. — Что же касается моей масти… Знаете что, дон Парфений и дон Леон, залезайте-ка мне на спину. Оба, оба, не бойтесь. Это для меня не позор, а оказание дружеской услуги. Надо поскорее покинуть сию мрачную сельву, покуда все здешние волки не объединились против нас. А по дороге я расскажу вам свою печальную повесть…

ГЛАВА 20,

в которой дон Кабальо не только рассказывает печальную повесть, но и поет не менее печальную песню

… При рождении нарекли меня Раймундо, и был я единственным наследником одной весьма знатной семьи в славном столичном городе Кособуокко. Родители мои, дон Сенильо и донна Бабуссия, были уже в летах, поэтому рождение мое сочли настоящим чудом и баловали меня, как ни одного ребенка в Неспании. К моим услугам были лучшие лакомства, редчайшие игрушки и мудрейшие наставники.

Увы, наставления их не пошли мне впрок! Выросши до совершенных лет, я начал делить свой досуг между занятиями алхимией, игрой в кости, выпивкой и волокитством. Я сорил золотом, надеясь впоследствии совершить Великое Делание и обрести этот металл в неограниченных количествах.

Едва ли не каждый вечер приходилось мне участвовать в поединках из-за прекрасных глаз, едва ли не каждую ночь проводил я под балконом очередной неприступной сеньориты, а то и замужней дамы, распевая любовные песни собственного сочинения в сопровождении нанятых музыкантов. В девяти случаях из десяти наградой мне была сброшенная веревочная лестница… («Правильный мужик, — заметил Терентий на родном языке. — Знает в жизни толк. Вот только петь-то зачем?») … Иногда же и это живейшее из наших наслаждений мне надоедало, я удалялся на несколько недель в свою лабораторию, оснащенную по последнему слову алхимии. Там, склонившись над атанором, пытался я постичь связь элементов между собою, разделить неделимое и соединить несоединимое, там штудировал древние сарацинские рукописи, разгадывая туманные символы и улавливая самую суть тончайших иносказаний. Мне даже удалось повторить опыт великого Ал-Каши Бухани, после чего я три дня пролежал в беспамятстве и целую неделю мучился головной болью… («Вот дурак, — сказал Терентий. — Надо было опохмелиться — это у нас каждый мужик знает».) … Но и это благороднейшее занятие вскоре начинало меня тяготить, и тогда я устремлялся в таверны, где в компании таких же молодых повес тратил отцовские деньги на дорогие яства и вина, не гнушаясь при этом ласками девиц из низшего сословия… («Опять правильно, — одобрил Терентий. — Кто же на сословие смотрит? Поперек еще ни у одной не было. Надеюсь, что ему при этом хоть песен петь не приходилось…») … И надо же было тому случиться, что на празднике в Майский день судьба моя переменилась.

Как обычно, горожане, разделившись по сословиям и степеням знатности, прогуливались под королевским балконом. Первыми шли славнейшие из грандов, неся личные знамена и портреты членов королевской семьи. Потом следовали верхами благородные доны, овеянные боевой славой, — вместе с походными повозками и осадными орудиями. Купцы показывали и хвалили на ходу лучшие образцы своих товаров, ремесленники, разбившись по цехам, катили громадные бочки и великанские башмаки на колесах, дабы обозначить плоды своего труда.

Король Транспаранд и королева Догорелла стояли на балконе, окруженные верными министрами, и громко приветствовали своих подданных, а те отвечали им раскатистым боевым кличем.

Особенно отличилась в тот раз колонна столичных магов и алхимиков, которую сопровождала самодвижущаяся платформа. На платформе стояла нарочито изготовленная стеклодувами реторта невероятных размеров, а в реторте танцевала прекраснейшая из девушек, наряженная в костюм Красного Льва.

Сердце мое забилось, как никогда раньше, и я поклялся себе, что девушка эта будет моей.

Я узнал потом, что ее звали Басурманда, и была она, на мою беду, дочерью знаменитого чародея и первого алхимика Неспании, известного повсюду своей суровостью дона Хулио Тебенадо… («Смотри-ка — ведь и у нас этого дона даже малые дети знают! — удивился Терентий».) … Участь моя была решена. Я честь по чести послал к дону Хулио своих друзей (ибо любезные родители мои уже оставили этот мир) и попросил через них руки его дочери.

В успехе означенного предприятия я не сомневался — состояние мое превосходило все его доходы, а знатность нашего рода делала этому семейству великую честь.

Но проклятый старик вообразил, что я под видом женитьбы собираюсь выведать у него формулы Тайного огня и Молока непорочности!

Надо ли говорить, что очаровательная Басурманда тоже без памяти влюбилась в меня. Она бросилась в ноги своему безжалостному отцу, умоляя его дать согласие на брак. Но мерзавец был непреклонен.