Берег мертвых незабудок

И снова день за днем он тонул в темноте, захлебывался, зарываясь в илистое дно боли, – и раз за разом выныривал и снова что-нибудь слушал. Он цеплялся за нарисованную лисицу, за улыбку осунувшегося Идо, за натянутый смех учеников и слуг, то остававшихся поухаживать за ним, то просто заглядывавших проведать. А снились ему отцовские бродяжки в грязных тканевых масках и мерзлый виноград, вырастающий отчего-то прямо в море.

Однажды Элеорд открыл глаза, почувствовав острый запах благовоний – хвои и апельсина, – и увидел сидящего в изголовье Вальина Энуэллиса, усталого, задумчивого. Сначала и это показалось сном: что граф мог забыть в доме ди Рэсов, он в его нынешнем положении? Но вряд ли. Так печальны и тревожны люди лишь наяву.

– Как вы? – прошептал юноша, бледный, худой и все же выглядящий сейчас почти здоровым. – Простите, что беспокою. Но мне нужно убедиться… – он замялся, точно продолжение было предосудительным. – Неважно, может, я спешу…

Элеорд вспомнил портрет, где к описанию мальчика просилось единственное слово – «тщедушный». Многое во взрослом Вальине изменилось: прибавилось стати, выправилась осанка, руки больше не казались хрупкими веточками. А главное, новой жизнью загорелся взгляд, светлый, строгий, но добрый и открытый. И Элеорд улыбнулся этому новому, незнакомому гостю. Кашлянул и, собрав силы, хрипло ответил:

– Лучше. – Он даже почти не лгал. – Надеюсь, что и вы тоже.

Вальин вернул улыбку, но не кивнул. Возможно, просто устал кивать.

– Вы очень нужны мне здоровым. – К удивлению Элеорда, прозвучало почти требовательно, но за этим тут же последовало мягкое: – Как можно скорее. Большинство посещающих вас медиков – мои. И так будет продолжаться сколько нужно. Я… – на миг он потупился, – я был довольно жесток к одному гению и дал ему разбиться вдребезги. Я очень хочу уберечь хотя бы вас.

Наверное, он имел в виду Сафиру Эрбиго. Говорили, она сошла с ума от горя по Остериго – и даже знавшие ее пироланги не смогли тут помочь. Так и скиталась бедняжка по улицам, всем подряд пророча смерть и ни у кого не беря ни денег, ни хлеба.

– Я благодарен за заботу, – искренне отозвался Элеорд и вздохнул: заломило кости. – Но чем я, точнее то, что от меня осталось… могу помочь вам, мой граф?

Вальин все не размыкал губ, остекленев взглядом. Он казался погруженным в себя, словно даже присутствовал в комнате не до конца. Наверное, он действительно пришел скорее убедиться, что Элеорд еще жив, что у него есть хоть какие-то шансы встать на ноги. И не придумал, что дальше.

– Знаете, что происходит? – осторожно спросил наконец он.

Даже произносить это было больно, больнее, чем двигаться, но Элеорд себя заставил:

– Война.

Вальин, даже не пытаясь скрыть горечь, улыбнулся.

– Чтобы вы знали… мы это так не зовем, кое-где за такое могут и написать донос. Примирение

. Король пытается примирить земли Общего Берега, для чего вводит к тем, кто отвернулся, войска тех, кто верен. А некоторые офицеры, причем с обеих сторон, более радикальные, нашли для происходящего свое описание, даже гимн написали…

– Гимн? – Элеорд тихо ужаснулся. Больше – только от самого слова «примирение», напоминавшего изрубленный в куски труп.

– «Мы срежем гниющие ветви», – Вальин правда пропел это, тут же вздрогнул всем телом и склонил голову, опять обращая на Элеорда невыносимо измученный взгляд. – Так что вы совершенно правы. Это война.

Он не продолжал, а Элеорд не мог ответить. Он ощущал одно – желание снова уйти в небытие. Но он не смел сказать «Замолчи, я больше не могу» графу и понимал, что теперь не попросит о таком и Идо тоже. Время отрицания и забвения кончилось. Были вещи, которые он все же унаследовал от отца. Не отворачиваться. Никогда не отворачиваться от больших бед, пока есть хоть капля сил с ними сражаться.

– Есть один значимый человек… – наконец, точно решившись, снова заговорил Вальин. – Который так же, как и я, считает все неправильным и хочет исправить. Хочет, но пока не может, ведь он, как и я, располагает лишь руинами и гневными сердцами.

– Кто? – прошептал Элеорд и посетовал, сам не зная зачем: – Знаете, эти безумцы… они сожгли мои черешневые деревья, они…

– А хотели сжечь вас, – печально отозвался Вальин. – Мне жаль. Но черешни еще зацветут. – Тут он заметил что-то на тумбе, протянул руку, взял. Это оказалось кольцо с поблескивающей печаткой «кукушкиного плача». Вглядываясь в рисунок, Вальин вдруг просветлел лицом. – Думаю… зацветет много всего нового. Пусть не сразу.

В его глазах была вера в эту правду, лишь в нее – а не в короля, за которого, по словам Идо, граф бился. Почти завороженный этим, пораженный столь внезапно проступившей красотой невзрачного юноши, Элеорд спросил, голос его почему-то упал:

– Так кто же он, ваш… союзник? И где он?

Вальин вернул кольцо на место, устало прикрыл рукой незрячий глаз. На щеках выступил румянец волнения, и ответил он не сразу.

– Боюсь, вы решите, что я помутился рассудком. Я сам иногда думаю так, но все реже. Безумен скорее мир. Поймите правильно…