Береговая стража

Васька съехал по откосу в том же месте, где и Федька, и с такой же ловкостью.

– Чего ты за мной гонишься? Полюбилась я тебе, что ли? – сердито спросила Федька. – Другого дела у тебя нет? За Малашкой вон гонись! Она быстро бегать не станет!

– Ну как есть дура, – отвечал Бес, подбежав. – Начхать мне на тебя и на твою Малашку! И к кому ты по ночам бегаешь – начхать!

– Так что ты тут делаешь?

– А то – предупредить хочу. Ты, конечно, дурища бесподобная, простофиля бестолковая, да не хочется, чтобы еще и тебя удавили. Совсем танцевать некому станет.

– Кто это меня удавит? – спросила ошарашенная Федька.

– Почем я знаю! Я видел, как ты через ворота выходила…

– А сам-то ты как у ворот оказался?

– Не твое дело. Слушай. Я увидел, что тебя куда-то не туда нелегкая несет, ну, думаю, умом повредилась, топиться побежала из-за своего Санюшки ненаглядного! Точно – побежала прорубь долбить! Ну, я – за тобой. Никогда не видывал, как люди топятся.

– Дурак!

– Сама дура. Ну, мало ли что – ведь ты дурная… Да ладно тебе! Я только хотел глянуть, в которую сторону побежишь, раз уж ты из театра таким воровским способом вылезаешь. И вот, Бянкина, гляжу – а за тобой какой-то человек крадется. Он, видать, догадался, что раз ты не через черный ход – так через ворота уходить будешь, подкараулил. Кто таков – не понять, ворот поднят. И тащится за тобой прямиком к канаве. Вдруг встал, торчит, как хрен на насесте…

– А ты за ним, что ли, пошел?

– Ну да! – воскликнул Васька. – Мне-то начхать, к кому ты бегаешь. Да хоть в казармы Измайловского полка! Не моя печаль. Но вот кто у нас такой ревнивый – это мне покою не давало.

– Ревнивый?

– Ну да. Кто у нас твой тайный обожатель и хочет знать, куда ты по ночам бегаешь.

– Нет у меня никаких обожателей.

– Я ж говорю – тайный! Как так, думаю, у нее – обожатель, и никто ничего не знает! Ну, он – за тобой, я – за ним… а потом я подумал – ну, кто в эту рябую рожу втюхается? Разве что слепой какой-нибудь, но таких в нашем ремесле нет. Тогда – отчего он за тобой крадется? И тут скумекал – он думал, ты к Румянцеву бежишь, хочет выследить и донести! Ах ты, думаю, сукин сын! Зашибу к чертовой бабушке, а потом буду разбираться, кого упокоил!

– Ты же с Санькой не дружишь!

– Доносчиков не люблю! Я – к нему, он – от меня! И почесал, и почесал! Ну, думаю, не перехватил бы он тебя на том берегу. Вот я за тобой и погнался.

– Ну, Бес…

– Что – Бес? Идем, доведу тебя куда надобно. При мне он и на сто сажен не подойдет.

Федька слушала – и ушам не верила. Васька-Бес, от которого только и жди каверзы, ведет себя с благородством трагического героя, какого-нибудь Сида или Британикюса!

Но, выросши в Театральной школе, более четырех лет отслуживши в береговой страже, Федька сильно сомневалась в благородстве фигурантов.

– А не сам ли ты решил выследить, где Санька? – спросила она. – Решил, да промахнулся! Увидел, что я по канаве ухожу…

– Ну, дура!

– …и выдумал ко мне примазаться! Экая добрая душа! Провожу, мол! И узнаю, где Румянцев!

– Вот дура!

– Да уж не глупее твоего!

– Тебе не в театре – тебе у купчихи дуркой служить за объедки!

– Пошел, пошел отсюда! Не то заору – десятские прибегут!

– Какие тебе десятские в такой мороз?

– А их и в мороз гонят, чтобы по улицам ходили!

– Ну, коли ты добра не понимаешь…

– Какое от тебя добро?!

– Ну и тащись, куда хочешь! А когда твоего Санечку разлюбезного в управу благочиния потащат – тогда меня вспомнишь! Доносчик-то – он тут, поблизости! Того и ждет, чтобы я тебя послал к немецкого Иова матушке!

– Ну и посылай! – бойко ответила Федька, немного удивившись, что Бес не выразился совсем матерно, как оно водилось за кулисами, а блеснул деликатным, почти светским обхождением.

– Ну и пошла!

– Сам пошел!

Так и расстались.

Федька, спеша вдоль по канаве, почти сразу наткнулась на другую тропинку и выбралась на противоположный берег. Оттуда она проводила взглядом Беса и подумала, что кабы ему поменять содержимое головы – то был бы кавалер хоть куда, хоть и с больным коленом. И шевелюра у него – густая, вороная, фунт пудры изведешь, пока ее осветлишь до нужной степени, и брови с глазами – по-цыгански черны, и белозуб, и в плечах широк, и ведь не дурак на самом деле… вот только прибавить бы ему вершка полтора росту…

Федька невольно всех мерила по Румянцеву, и это было простительно – ее любовь началась с того памятного дня, когда их после небольшого перерыва поставили в пару, и они протянули друг другу руки, улыбнулись заученными улыбками. Саньке шел шестнадцатый год, и он вдруг принялся расти, да так, что за несколько месяцев прибавил чуть ли не два вершка. Федька впервые посмотрела на него снизу вверх, увидела красивый, почти правильный профиль, поймала взгляд чуть прищуренных карих глаз и поняла, что пропала.

Молитва не осталась безответной – Господь послал извозчика, который, довезя до Коломны седока, спешил на Невский. И Федька довольно скоро оказалась в доме Шапошникова.