Берлинский этап

Ведро не лезло в оледеневшую бочку, но, к счастью, в повозке был лом.

Им кое-как вдвоем одолели ледяную напасть.

— Выпадет снег — потеплеет немного, — обещал заключённый и снова отвёл глаза.

В БУРе к фляге тут же подскочили со стаканами. Тамара ждать очереди, конечно, не стала. Набрала воды и в тазик и принялась что-то стирать в своём углу. Остальные время от времени бросали на неё завистливые взгляды, но молчали. Воды — одна фляга на всех, и тратить её на стирку могут себе позволить только избранные.

Вечером внизу играли в карты. Остервенело разлетались короли, тузы шестёрки…

Игравших было четверо. Остальные давали советы.

— Потише там, — время от времени доносилось из-за ширмы грозное Тамарино бормотание. — Поспать спокойно не дадут.

— Да как можно молчать, если у неё… — (смачно выругалась) — шесть тузов в колоде, и все козырные, — воззвала к пониманию спящих коротко остриженная женщина в рваной тельняшке.

— Щас я тебе и шесть, и восемь тузов покажу, — страшно зыркнула на неё из-за ширмы Тамара.

— Говорю, червенный король из отбоя, — перешла на злобный шёпот обвинявшая. — Им Валька мою даму побила.

— Король червей был у меня, — подтвердила Валька.

— Со своими мухлевать, падла! — слились в один сразу несколько голосов, снова разбудив Тамару Одноглазую.

— У тебя был король бубей, Валь, — дрогнувшим голосом оправдывалась виновница.

Шулерша была необыкновенной красоты — с огромными тёмно-синими глазищами, стройным телом и толстенной русой косой, змеившейся по спине.

— Щас я тебе, сиповка, и червей, и бубей покажу! — в углу Тамары, как приведение, заходила простыня-занавеска.

Виновница вскрикнула и сдавленно замычала: кто-то зажал ей ладонью рот.

— Ах ты, сука! — голос, первым уличивший в мошенничестве, сорвался на визг.

Крики смешались с вознёй. Кто-то спрыгнул со второго яруса, подзуживая:

— Тащи паскуду сюда!

Голосов вокруг жертвы становилось всё больше, будто стая волчиц учуяла кровь.

— Ишь ты, патлы отрастила, — кровожадно протягивала руки к несчастной стриженная в тельняшке, затеявшая свару. — Только в БУРе красоваться!

Девушка бросилась к выходу, истошно заколотила кулаками в плотно закрытую дверь, но мучительницы оттащили её обратно за волосы.

— Помогите! — успела провинившаяся крикнуть до того, как косу обмотали вокруг её горла.

Дверь скрипнула запоздалым спасением. Задушенная лежала на полу. Русая коса обвивала удавом посиневшую шею.

— Сами себя уже грызть стали, падлы! — покачал головой дежурный и спросил грозно, но, явно, не слишком рассчитывая услышать правду. — Кто. Это. Сделал?

Ответом было заговорщицкое молчание.

— Сама удавилась, — нарушила Тамара страшную тишину.

Дверь бессильно захлопнулась.

Бесснежную землю за ночь сковало морозом. Осень без предупреждения обернулась зимой, как охладевшая кокетка-сердцеедка.

Шестёрка- мороз торопился угодить зиме и как будто испытывал терпение Нины, хотел убить надежду на весну.

А будет ли новый март?

Но через неделю первые холода капитулировали, оставив на память Нине кровавые мозоли от лома и страх, что вернутся назад с подкреплением.

И ещё сильнее подступала обида: другие знай себе играют в карты, только фраерша Голобчик сливает изо дня в день воду.

«Хватит!» — решила Нина, наполнив в очередной раз флягу водой.

Новый день отчётливо отсчитывал мгновения, а Нина угрюмо ждала на нарах глухого равнодушного окрика Тамары. Даже продумала, что ответить и с какой интонацией.

Она скажет так, слегка небрежно, как что-то само собой разумеющееся, и в то же время решительно и твёрдо.

Сегодня. Не моя очередь.

Тикали минуты, как бомба замедленного действия. Наконец, подъехала повозка, а Нина оставалась на нарах.

— Горобчик, иди сливай воду, — небрежно напомнила Тамара.

— Не пойду, — отозвалась Нина.

— Почему? — спросила Тамара тем же безучастным тоном.

— Потому что очередь не моя, — выпалила Нина чуть дрогнувшим голосом.

Сказала негромко, но в БУРе, как полуночный зверь, затаилась хищная тишина: удивление смешалось в равных частях с жаждой крови.

— О-о, — глумливо ухмыльнулась Тамара. — Ты ещё очереди будешь требовать. Ладно, сука…

Блатная выдержала мстительную паузу и смачно процедила сквозь зубы:

— Слезешь — я тебе попью.

Для убедительности потрясла в воздухе увесистым кулаком с кляксами-татуировками на пальцах.

Наколоты неумело, как, впрочем, и у многих постоянных обитателей БУРа.

Старательно исполненные рукой если не художника, то непризнанного самородка были предметом особой гордости. Такой щеголяла в бане, важно прохаживаясь, Нина- Лиса.

На одной половине ягодицы красовалась кошка, сгруппировавшаяся в прыжке. На другой — убегала длиннохвостая мышь.

Когда Нина-Лиса голая ворочала вразвалку ягодицами, казалось, кошка догоняет мышь.

Даже те, кто видели татуированный зад Лисы не в первый раз, не могли удержаться от «ой, умора, не могу».

День бани был самым большим праздником в лагере. Случался он, правда, только раз в десять дней, потому-то и ждали с большим нетерпением. Баня длинная, как барак, — одна на весь лагерь. На мытьё отводилось полтора часа.