Бермудский Треугольник (СИ)

В кабинете повисла пауза. Герман думал. Он вдруг осознал, что секунду назад слукавил. Поскотин не представлял себе, как надо любить свою Родину. Как любить женщину — знал, родителей — то же. А как любить всё то, что тебя окружает ежедневно: друзей, соседей, утренних алкашей, коробки панельных домов, или завод синтетического каучука, смрадным запахом которого было пропитано его детство, решительно не понимал. Но ему было чертовски уютно: в этой стране, в её городах, в окружении друзей и товарищей. Поверить трудно, ему нравились даже члены Политбюро, добрые старческие лики которых заполонили среду его обитания. Он их жалел, как жалел и даже скорбел по усопшему на прошлом месяце Брежневу. Ему было досадно, что с его уходом канут в Лету беззлобные анекдоты, оживлявшие дружеские посиделки советских людей.

Его думы прервал Геворкян, с интересом наблюдавший за еле заметными изменениями мимики на лице подчинённого.

— Герман, ты скажи, ну почему только к тебе бесы лезут в душу?!

Его подчиненный, переведя взгляд с коньяка на закуску, молча пожал плечами.

— Что молчишь?

— Думаю…

— Герман, тебе нельзя думать! — не выдержал полковник. — Ты можешь три года ни о чём не думать? Уймись, пока не окончишь Институт!

— Мне уже запрещали думать…

— Где?

— В Афганистане!

Уставший полковник молитвенно сложил руки.

— Тоже, наверное, добра желали?.. Побереги себя, постарайся! Стань на время таким как все! Начни с простого… — Геворкян на секунду задумался, — Сходи для начала в оперу! Глядишь, лишних мыслей поубавится. Классика, она в людях всякую фронду, словно дуст тараканов, губит.

С этими словами он вручил ему три билета, которые час назад получил из рук секретаря парткома с похожими рекомендациями.

— «Пиковую даму» ещё не слушал?

— Не довелось, — с грустью в глазах соврал Герман.

— Тогда держи. Своди свой «Бермудский треугольник» в оперу, а заодно проведёшь среди друзей воспитательную работу. Вы поняли, товарищ майор?!

— Угу…

— Что, угу? Выпишу увольнение на пятницу после обеда.

Поскотин кивнул головой и, раздумывая, как извлечь из предложенного пользу, покинул кабинет.

Опера, перхоть и «голубые»

Когда он вернулся в свою комнату, его сосед Саша Дятлов лежал с наушниками, подключёнными к огромному ламповому приёмнику, выкрашенному, как и всякое военное изделие, «молотковой» эмалью. В руках он держал журнал «Космополитен». Западные журналы и газеты выдавались в открытой библиотеке, где их было великое множество. Однако прежде, чем очередной образец зарубежной периодики попадал на библиотечную полку, строгая цензура его тщательно просматривала и, найдя крамолу, немедленно её вырезала. Надо отдать ей должное, своими полномочиями она не злоупотребляла, изредка оставляя задрапированных до пояса девиц или беззлобные карикатуры на советских лидеров. Таким образом, на некоторых страницах появлялись аккуратные прямоугольные окошки, через одно из которых в данный момент капитан Дятлов наблюдал за вошедшим другом.

— Ты что у Вазгена делал? — отложив журнал, обратился к нему Шурик.

— Беседовал с секретарем парткома и докладывал обстановку.

— Ну и как?

— Полковник Фикусов отметил наши усилия в борьбе с пороками и поблагодарил меня за проделанную работу…

— Какую?

— За правильное воспитание тебя и Веника… Просил продолжить… А полковник Геворкян даже наградил нас увольнительной на пятницу.

— Да ты что?! — воскликнул Дятлов, снимая наушники.

— Истину говорю! В пятницу идём на «Пиковую даму»!

Дятлов мгновенно сник.

— Я никуда не пойду!

— А кто заставляет нас идти в театр?

— Что? — переспросил Шурик, вновь снимая наушники.

— Я говорю, кто нам мешает распорядиться увольнительной более творчески.

— Как именно?

— Я приглашаю вас на торжества, посвящённые моему заселению в новую квартиру. А билеты в театр продадим или подарим её хозяевам. Они, хоть и алкоголики, но люди не лишённые творческих порывов!

Дятлов планом остался доволен и рекомендовал ознакомить с ним Веника. Зайдя к нему в комнату, Герман обнаружил приятеля стоящего перед зеркалом. Он тщательно укладывал свои густые рыжевато-пепельные волосы женской массажной щёткой. Не обращая на него внимания, Вениамин приблизился к зеркалу, откинул прядь волос и поскрёб длинным ногтем белую полоску пробора.

— Пля-а-а! Вся башка в перхоти!

— Это от переживаний, — участливо заметил его товарищ.

— Деревня ты всё же, Гематоген, не зря тебя «Живото?м» прозвали!

— Каким живото?м?

— Живот-Джавод, какая разница!.. Запомни, от переживаний бывают морщины, а перхоть — от воздержания!

Поскотину крылатая фраза понравилась. Он даже радостно заулыбался, предвкушая, как блеснёт ею в компании.

— Ты что смеёшься? Я серьёзно. В который раз замечаю, стоит мне две-три недели поспать одному, и тут же сыпется эта «штукатурка» на плечи, как снег на озимые!

— Так ты не один, ты с Аликом в комнате живёшь!

Вениамин оставил своё изображение в покое и повернулся к Поскотину. Его лицо было серьёзным.

— Ты больше так не шути! Я всяких извращенцев на дух не переношу! Ты мне про голубизну больше не намекай!

— Что так? Нормальные люди!