Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Несмотря на то что фактически первым бит-текстом был роман Джона Клеллона Холмса «Go», изданный еще в 1952-м, именно эти три текста Гинзберга, Керуака и Берроуза составили литературный канон бит-поколения, вокруг которого стремительными концентрическими кругами закружились многочисленные произведения других, возможно не менее талантливых, но все-таки менее знаковых авторов – тех же Макклура и Снайдера, Уэйлена и Ламантии, а кроме того Ферлингетти, Грегори Корсо, Дианы Ди Примы, Лероя Джонса и многих других.

При всех очевидных различиях тексты, входящие в бит-канон, имеют ряд общих характеристик. Прежде всего это американская, послевоенная, городская, богемная и контркультурная, трансгрессивная и революционная литература

 – все термины здесь неслучайны и значимы, мы пройдемся по ним по отдельности и во взаимосвязях, чтобы понять тот художественно-социальный контекст, к которому чаще всего – более или менее справедливо – относят и Уильяма С. Берроуза. Для удобства схематизируем это по четырем осям: ландшафт (где и когда?), образ жизни (как?), традиция (под чьим влиянием?) и теория (о чем?), переходящая в непосредственную художественную практику.

Ландшафт. Битники – это национальное явление, которое не понять вне контекста американской литературной традиции

. Корни их текстов – в поэзии Уитмена и прозе Мелвилла, в дешевой приключенческой литературе о старателях и героях фронтира, в культуре вестернов и гангстерских историй, которые были знакомы всем представителям этого поколения с детства.

Динамичная и бурлящая (известное дело: плавильный котел) Америка предстает в этой традиции как поле опыта нового человека на новой земле

, Нового Адама с обновленным телом и чистой безгрешной душой, избранного среди всех прочих детей этого мира и стоящего один на один с сокровенным Богом; освоение Америки – это опыт завоевания Царства Небесного на земле, обретения Царства Целей в невиданных доселе условиях равенства, защищенности, всеобщего и освобожденного труда, справедливого воздаяния по закону и торжества индивида с его правами и обязанностями, но вместе с тем это опыт опасности и риска, неопределенных ориентиров и неуверенных шагов за скрытый, таинственный горизонт{128}.

Как какая-то неизведанная планета, Америка вбирает в себя все варианты возможного опыта, который остается только открыть и описать. Америка как утопия

: проживаемая в пространстве, обретаемая во времени, сочиняемая на письме.

Местом открытий и описаний все чаще становится большой американский город – с его инфраструктурой и индустрией, социальным расслоением, всепобеждающей холодной рациональностью и непреодолимым отчуждением. Это Нью-Йорк, Денвер или Сан-Франциско, топос, наметанный по живому, расчерченный грифелем цивилизованного разума по карте репрессированной природы, мира поруганного естества. Природа отныне обречена служить для города-гегемона чем-то вроде бессознательного, двойника или тени – хранилищем сказок, желаний, страхов и бреда позднего, как сказал бы чтимый битниками Освальд Шпенглер, городского жителя. Город 1950-х, эпохи послевоенного процветания и бэби-бума, – пространство возможностей и одновременно невозможного: великих надежд, величайших мучений от несправедливости, розни и всепожирающей стандартизации жизни в эпоху «позднего капитализма».

Пригородные дома и новенькие автомобили. Разветвленные сети уносящихся вдаль автомагистралей. Обеды из полуфабрикатов и несмолкающий телевизор. За ним – обыкновенная американская семья: отец и мать, сын и дочь, лица, прически, одежда и интерьеры – все неотличимо от дома к дому, от пригорода к пригороду и города к городу. Как говорится в одном современном романе, «вы должны помнить, что в пятидесятые годы люди, особенно мужчины, не спрашивали друг друга, хотят ли они детей. Предполагалось, что дети будут, и привлекательность этой перспективы к делу не имела практически никакого отношения. Так делалось, и все: ты женился, ты где-то работал, ты заводил детей. У тебя мог быть один ребенок или несколько, твоя жена могла быть красивой или некрасивой, твоя работа – скучной или увлекательной, но других вариантов не было»{129}.