Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Подобно мотиву контроля, тема шизописьма перешла от Берроуза прямиком в наследующий ему постструктурализм[36]. «Анти-Эдип» Делёза и Гваттари вышел в 1972 году, через десятилетие после берроузовской «Трилогии „Сверхновая“». Само название этой книги указывает на врага – классический психоанализ. В лучших берроузовских традициях Делёз и Гваттари противопоставляют психоанализу собственный шизоанализ, идущий от связи к разъятости, от Единого – ко многому, от синтаксиса – к асинтаксии. Шизописьмо для французских философов приобретает отчетливо политический смысл: машина письма есть машина войны против всевозможных систем контроля. Истинно революционное искусство заимствует технику шизофрении и движется в пределах того художественного опыта, который Делёз и Гваттари называют «опытом Арто, опытом Берроуза» (именно Антонен Арто был автором центрального для «Анти-Эдипа» понятия тела без органов

, которое ранее мы связали с берроузовским «Не-ДТ»): на «шизореволюционном» полюсе «ценность искусства теперь не измеряется ничем, кроме раскодированных и детерриторизованных потоков, которые оно пропускает под означающим, приведенным к молчанию, под условиями тождества параметров, через структуру, сведенную к бессилию; письмо на безразличных носителях – пневматическом, электронном или газовом, которое интеллектуалам кажется тем более сложным и интеллектуальным, чем более доступным оно оказывается для дебилов, безграмотных, шизофреников, соединяясь со всем тем, что течет и что перекраивает, с милосердным нутром, не знающим смысла и цели»{455}.

Слышали, знаем: оно принадлежит огурцам. Как и исток одной из самых важных книг французской послевоенной философии принадлежит инициирующему берроузовскому жесту. Как отмечали Делёз и Гваттари, «наша ли вина в том, что ‹…› Берроуз, Арто или Беккет знают о шизофрении больше, чем психиатры или психоаналитики?»{456}

Слово – это вирус. Как и прежде, Берроуз в «Трилогии „Сверхновая“» вволю рифмует формальный и содержательный уровни, дублируя метод нарезок образами нарезанных, вспоротых и продырявленных тел и вещей, метод складки – многоуровневым наложением идентичностей и сюжетных линий, авангардистские техники работы со словом – метанарративом о Слове-вирусе, подчиняющем себе космические потоки становления. И сам «сюжет» трилогии построен вокруг литературной техники, с помощью которой написан этот «сюжет»: «Мы собираем в кучу писателей всех времен и записываем радиопрограммы, кинофонограммы, песни с телевидения и музыкальных автоматов, все слова мира взбалтываются в бетономешалке и выливаются в сигнал сопротивления: „Вызываем партизан всех наций… Отрезать словесные линии… Сместить языковые понятия… Освободить входы и выходы…“»{457}

Противостояние слову-контролю лежит в основании мифа Сверхновой, этой «мифологии космического века»{458}

, попытку создания которой Берроуз предпринял в «романах» трилогии. Как говорит Барри Майлз, «основной темой всех книг трилогии является борьба против контроля, хотя она и реализуется невероятно запутанным образом»{459}.

В книге «Расчленение Орфея» исследователь литературного постмодернизма Ихаб Хассан описывает миф-универсум Берроуза в исключительно мрачных тонах: как управляемый «энтропией, болезнью и опустошением», в котором «апокалипсис доводится до своего логического конца»; это мир, «одержимый тотальным контролем – полицией, джанком и языком»; в борьбе с этим миром Берроуз готов пожертвовать всем – и словом, и даже телом, растворяя все в бесплотном молчании{460}. По Хассану, Берроуз разыгрывает космическую драму в научно-фантастическом стиле, где тотальному контролю – и прежде всего контролю со стороны языка – противостоит неодадаистская методология нарезок и складок

[37]. Главным врагом объявляется Слово, и Слово должно быть уничтожено.

О своем главном враге Берроуз писал много, со вкусом и не только в «Трилогии „Сверхновая“». В эссе «Десять лет и миллиард долларов» он говорит: «С 1971 года [фактически раньше. – Прим. авт.] моя главная теория состоит в том, что Слово – в буквальном смысле вирус, и его еще таковым не признали потому, что оно достигло состояния относительно стабильного симбиоза с человеком-носителем»{461}. Параллельно – в интервью: «Слово – наряду со зрительными образами – один из мощнейших инструментов контроля. ‹…› Если начать их нарезать и склеивать в произвольном порядке, система контроля падет. ‹…› „Нарезка“ подрывает основу любого истеблишмента, и потому власти стараются культивировать среди публики боязнь, неприятие и высмеивание подобного метода творчества»{462}.