Бес идет за мной

Окружили их плотно, так, что было не выйти, не выскочить. Широкоплечие, мощные хунгуры в броне, сверкающей золочеными бляшками. В дорогих деэлях и шапках из меха степных зверей. Все с саблями и луками у седел, у некоторых – щиты, украшенные рисунками голов убитых врагов. Сами же головы – набитые соломой и засушенные – колыхались у седел. Дневная Стража кагана. Выглядели они как неловкие медведи на лошадях, а их лица были неподвижны словно маски.

Самый толстый из всадников и одновременно наиболее богато одетый, в панцире из переплетенных ремешками доспешных пластинок, с луком у бока и в огромной шапке из степного волка, украшенной рогами, почти наехал на Конина и Гунну. Остальные сомкнули круг. Кони фыркали, били копытами по воде, поднимая дождь капель.

– Чьи вы люди?! – произнес воин. – И откуда?

– Я Гунна из рода Ульдина, из аула Сурбатаара. Там, на коне, – указала на жеребца, которого успел схватить один из гвардейцев, – увидите нашу тамгу.

– Я не тебя спрашиваю, женщина, – хунгур указал нагайкой на ее товарища. – Спрашиваю его. Жена – только украшение головы мужа, думает его разум.

– Он не ответит. Это Ноокор Конин, товарищ моего отца. Он не говорит.

– Не говорит или не хочет? – гвардеец вперил темные глаза в юношу. Сам был старый и толстый; пышные усы расходились над губой на две толстые кисти и добавляли ему строгости. По бокам головы свисали два широких меховых отворота, скрывая шишак. – Что вы тут делаете?

– Оставьте его. Я Даркан Гунна, а вы въехали на земли нашего кочевья. Это я должна спрашивать вас, зачем вы тут!

Воин выдернул из-за пояса золотистый пернач, украшенный белым конским волосом, тряхнул им.

– Ты стоишь перед Альмосом, джазу нойаном Дневной Стражи великого кагана, – выпалил. – У меня его ярлык величайшего послушания. Я могу приказать вам, что захочу, даже ходить на четырех ногах и лаять, вместо того чтоб говорить; могу отдать ваших детей в рабство, потому что моя воля – это воля Тоорула, владыки Бескрайней Степи.

– А что мы можем тебе дать? Наши кони тоже принадлежат кагану, мы из них отдаем ежегодную дань. Ты не можешь их присвоить!

– Я знаю свою дорогу и тропы, как хороший конь; я знаю свое место в жизни. Я не хочу от вас ничего. Мы преследуем двух лендичей. Вы их видели? Вы пригнали табун по следам; из-за вас мы их потеряли. Да так, что мне охота сейчас ремни из тебя нарезать!

– Из собственной жены их режь! – выпалила Гунна. – Мы никого не видели, джазу нойан. Впрочем… Лендичи тут? Лендии нет. Что бы они делали в степи?

– Именно это я и хотел узнать. Значит, вы их не видели?

– Нет.

Вдруг он тронул коня лодыжками, подъехал ближе, взобрался на камень, сунул свернутую плеть под подбородок Конина.

– Этот товарищ, кажется, не один из нас.

– Это Конин, невольник, любимчик отца. Мне показать тавро?

– Приказываю!

Остальные тихо засмеялись, принялись напирать конями. Вдруг руки оказались вблизи от палашей и сабель, принялись медленно доставать из сагайдаков луки. Послышался дикий смех – вестник угрозы.

У нее не было выбора: потянулась к груди Конина, так внезапно, что сперва он схватил ее за руку.

– Не сопротивляйся! – прошептала она, когда он с силой удержал ее. – Прошу…

Выдернула полу деэлы из-за пояса, расшнуровала завязки сорочки, потянула ее вбок, обнажая бледную грудь парня. И выжженное на ней родовое тавро, которым клеймили все и всех, что принадлежало Сурбатаару Ульдину – скотину, лошадей, овец, юрты и вещи.

Конин задрожал, когда почувствовал ее прикосновение, и вдруг успокоился, вдохнул полной грудью.

– А те, которых вы преследуете, были означены нашей тамгой? А может, в птичьих головках, что покоятся на ваших плечах, возникла мысль, что я успела сделать ему это, прежде чем мы встретились?

Хунгуры рассмеялись; один, старый, со сморщенным лицом, подъехал так близко, что они, стоявшие, почувствовали горячее дыхание их коня. Бесцеремонно ухватил Конина за плечо, будто невольника или вола, пощупал мышцы, похлопал по спине, причмокнул.

– Это его конь? – Альмос указал нагайкой на Дикого Амана.

– Все, что вы тут видите, принадлежит моему отцу, Сурбатаару. А он, со своим аулом, принадлежит кагану.

– Тогда пусть он садится. Забираем его с собой. На время.

Гунна едва не подпрыгнула. Заслонила юношу собственным телом.

– Это наш человек. Невольник, а теперь – товарищ отца. Находился в ауле, как и множество других.

– Это лендич. Я узнаю` по глазам. По росту.

– Он носит наш знак.

– Каган дал мне пернач и власть, чтобы любого воина, которого повстречаю, я мог присоединить к моему отряду по своему желанию.

– Но не по его.

– Это, повторяю, лендич. Пусть волк гонится за волком. Мне пригодится еще один.

Конин молчал, но не двигался.

– Оставьте его!

Альмос подал знак, и сабли выпрыгнули из ножен, блеснули в вечернем солнце.

– Мы устали и не хотим проливать кровь из-за упрямства женщины, – проворчал сотник. – Ты не говоришь, но наверняка меня слышишь… Садись на коня и поезжай с нами, или эта девка получит в подарок от нас твою голову.

Конин не двигался.

– Не хочешь. Ладно.

Один знак, один поднявшийся кривой клинок.