Бескровное Наследие

– Папенька ваш – Продолжала Вера Любовна – человек самый упрямый из тех, кого я знаю, он найдёт выход, уже нашёл. Нам только верить в него и ждать надобно, и по возвращению одарить любовью и показать как мы его ценим, правильно я говорю?

Оливия всхлипывая от слёз, произнесла – Правильно…

– Вы умничка! Пейте, чай, пейте. Это особенные ромашки, собраны с моей родины. А пахнут то как, ммм… Понюхайте, не стесняйтесь.

Оливия чуть вдохнула аромат, всё больше проникаясь его утончённостью. Повторный вдох был куда дольше, на её лице наконец – то появилось спокойствие. Она дунула на чай и чуть – чуть выпила через край чашки.

– Чудесный чай, хороший. Опять вы меня спасли, спасибо… Если бы не вы, давно бы лежала в трущобах, как вдова без ума.

– Ерунда, дорогая моя, ерунда. Это давно стало частью моей работы – успокаивать вас. Помню, как вы маленькая, пришли ко мне в грязном платье, кричите, плачете, ревёте. А я вас за ручку взяла и прямо в платье искупала, у вас такая радость, озорство на лице, через час снова приходите в грязном платье и уже не плачете, а сами бежите в ванную. Вы так до пятого дня рождения делали, целый год я мыла вас в одежде… Какое время… Счастье!

Чашка была снова полная и в этот раз, она разбавила его сахаром, всё также потихоньку делая глоток за глотком.Оливия покраснела от стыда, утыкаясь в чашку, допивая горячий чай до дна – Налейте мне ещё, пожалуйста – Попросила Оливия, смотря на своё белое платье, расправляя складки и протягивая руку к сладостям. Она вытянула яркий фантик конфеты «Очаг», на нём была нарисована печка с милыми глазами и лёгкой ухмылкой, не фантик, а вырванная страница из детских сказок.

– Скажите, Вера Любовна, почему у папеньки, такая жизнь тяжёлая? Дедушка умер, не успев передать свои знания, ему пришлось самому учиться охоте. Я ему твердила об учителе, денег у нас тогда было полно… Отказался, говорил «Не позволю кому – то учить Александра Кровострела»!

– Ох, знаете, милочка… Он не выбирал такую жизнь, если бы не он страдал, то кто – нибудь другой постоянно бы спрашивал «Почему страдаю именно я?!» поэтому, мы можем только смириться, да и… Нет, только смириться.

– Ну как же? Я не хочу чтобы папенька страдал, он не заслуживает такого, пусть страдает дядя Хан, он злой, противный, плохо пахнет и на меня поглядывает жуткими глазами… На мою грудь присматривается, извините меня, на мой ЗАД! Я ему пощёчиной дала понять, где его место и папеньке пожаловалась, а ему с рук сошло… Этот гадкий судья и его гадкая книжка!

– Какое бесстыдство! Вот ведь старый бабник, ну ничего, я поговорю с отцом, он разберётся, не переживайте, я не пущу этого козла к вам.

С улицы прозвучал колокол, кому – то открывают ворота, люди кричат невнятные речи, шествуя чьё – то имя, прислушиваясь к этому гулу, можно услышать « Славься, Кровострел, Славься!»

Глава 2.

Вся улица взбесилась от радости, колокола били всё сильнее, а общий хор славы становился громче. Оливия быстро накинула выходное платье и отцовскую шубу, выбегая из дома и направляясь к главным воротам.

Вера Любовна осталась, готовить тёплый приём для Александра. Оливия бежала по грязной улице, пачкая платье, совсем позабыв об девичьей аккуратности. Она отчётливо видела, как толпа бросает цветы, а въезжающая лошадь всадника всё выше поднимает голову от гордости.

Среди толпы стоял и сам Хан – толстый мужчина пожилых лет, в белой рубашке, чёрных брюках и в грязных, огромных сапогах, с волосато – сальным лицом и телом, морщинами, меж которых так и струился пот, кривыми зубами, очками больше похожих на две лупы, чем на очки.Сзади четверо лошадей тянули повозку с клеткой, в которых был скован безымянный узник, его держали за горло цепями и били плетью, если он дёргался.

Увидев как бежит Оливия, он радовался не от воссоединения отца и дочери, а от того, что может посмотреть как прыгает пышная грудь девушки. Он даже успел себе вообразить, что она бежит встречать его. Хан вышел на встречу Оливии и с распростёртыми объятиями хотел прижать её к себе. Но она проводила его презренным взглядом и пробежала мимо.

Александр слез с коня, хромой походкой, подходя к дочери, опираясь на трость. Он потерял глаз, на лице был след от когтей, полностью зашитый. Со временем, это превратится в красивые шрамы.

Они крепко обнимались, а Оливия, надела на него шубу. Рука его была перебинтована и поставлена под шину, на нём было очень много бинтов, пропитанных кровью. Сам он выглядел уставшим, но таким счастливым. Отпустив дочь от себя, Александр начал свою речь.