Бесовский Вестник

Парфен даже сопеть перестал. Молча смотрел, как я вытираю кружки, а когда пробка с шумом отделилась от бутылки – стащил с головы картуз и ужом юркнул за стол. Я наполнил кружки наполовину, ноздри моего гостя мелко задвигались, поддергивая тонкую полоску усов.

– Матрены? – уточнил он.

– Ее.

Он кивнул одобрительно. Я поднял кружку:

– За дар речи!

– Спаси нас Бог, – вздохнул он.

Залпом опорожнили и как по команде зарылись носами в сгиб локтя.

– Ну как, полегчало?

Парфен помолчал, прислушиваясь к себе, посмотрел на бутылку. Потом постучал ногтем по кружке. Ну что ж, сказано – сделано, выпили по второй. Парфен со стуком поставил кружку на стол, полинялым картузом вытер вспотевшее лицо. Я продолжал смотреть выжидающе, не поторапливая, зачем торопить неизбежное. Мое терпение тут же было вознаграждено: Парфен вдруг уронил лоб в раскрытую ладонь.

– Последний день по белу свету хожу, Нилыч, – всхлипнул он. – На дворе ночь уже, возвращаюсь я до дому. Вижу, в темноте кто-то заворачивает к калитке Прокофьи. А она баба одинокая, ты же знаешь, кто это, думаю, к ней среди ночи вознамерился. Подхожу сзади: «Ноченька-то темная сегодня», – говорю. В ответ тишина. Ну, думаю, не расслышал. Повторяю громче: «Ноченька, говорю, сегодня хоть глаз выколи! Скорей бы до дому добраться!..» Тут он поворачивается – и я аж обмер, веришь ли, Нилыч, десять годков с меня за одно мгновенье сошло! Стоит передо мной самый настоящий мертвяк!..

– Ну?

– Вот те крест! Весь синющий, глаза в темноте как угли горят, а руки-то, только представь, руки обглоданы, где и кость белая торчит! Сам себя пожрал, что ли…

– С голодухи, – предположил я. – То его и потянуло на белый свет.

– Он ко мне наклонился, а у меня волосы на затылке дыбом встали, с места стронуться не могу! Он и хвать меня ручищей-то своей обгрызенной за воротник! Насилу я вырвался – и бегом по улице. Вот и конец истории. И мне тоже конец… – Он шмыгнул носом, обреченно помотал головой из стороны в сторону. – Я ж и не знал даже, куда бегу, ноги сами к тебе принесли. Видно, старая привычка, все помнят, как дед твой любого черта гонял, будто пса шелудивого.

– Ну, что было то было, – не стал спорить я, – при нем кромешники как шелковые ходили!

Парфен вздохнул.

– Царство ему небесное, святой был человек. Вот кого сейчас не хватает. Уходить тебе надо, Нилыч, – посоветовал он, – незачем нам обоим пропадать. Я уж тут как-нибудь сам…

– Своих не бросаем! – отрезал я. – Ежели сунется – будем держать оборону. С восходом мертвяк сам в свою могилу вернется, это уж ты мне поверь!

В глазах у растроганного Парфена заблестели слезы. Меня и самого, признаться, немного проняло. В такие моменты обычно тянет перевести разговор на какие-нибудь несущественные мелочи, но не случилось. Было затихшая агафоновская собака разразилась с новой силой. Парфен не придал значения, а я стал прислушиваться. И точно, сквозь лай отчетливо раздался скрип калитки.

– Парфен, – заговорил я тихо, – а ты дверь на засов запирал?

Бледность моментально залила лицо гостя. Ответа уже не требовалось, за окном, тихо покачиваясь, проплыла тень. Как совсем недавно за Парфеном, снаружи хлопнула дверь. Спустя миг за стеной послышалось назойливое шебуршание, будто в сени пустили собаку. Началась какая-то возня по доскам кухонной двери. «Я так ручку в темноте ищу», – пронеслось у меня в голове.

Только подумал – кухонная дверь провалилась в черноту сеней, ну точь-в-точь крышка гроба распахнулась! Парфен зажал рот рукой, мне показалось, с его стороны прозвучал еле уловимый, тоньше мышиного писк.

Ночной посетитель перешагнул порог.

Все как и говорил Парфен: глаза как угли, такими хоть дрова в печи поджигай, синющий, будто зиму пролежал в ледяной воде, руки изглоданы. Больших трудов стоило оторвать глаза от белых трубок костей, видневшихся в самых изъеденных местах. Одежда на нем почти вся истлела, небольшие лоскуты ткани едва прикрывали срам. Вместе с ним в дом хлынул запах сырой земли.

Пришелец постоял на пороге, давая получше себя разглядеть. На двух людей, окаменевших за столом, даже не взглянул. Не поворачивая головы, он поплелся мимо кухни в горницу. Если бы Парфен вытянул в его сторону ногу, мог бы коснуться наполовину голого бедра. Походка у нашего гостя была такой, будто у него вместо ног негнущиеся жерди. Видно, не расходился еще после долгого лежания.

Мы с Парфеном переглянулись и стали прислушиваться, боясь шелохнуться. Минуты тянулись медленно и туго, как резина, из горницы доносилось вполне обыденное копошение, как если бы я вернулся домой изрядно подвыпивши. Хлопнул ящик комода, загремела опрокинутая лавка, с деревянным стуком покатилось ведро. Тут на какую-то секунду звуки прекратились. Я было решил, происшествие с ведром заинтересовало покойника, но нет, тишину нарушил треск рвущейся ткани.