Бессонница

На зеркально глянцевой доске барьера стояла тяжелая бронзовая пепельница с эмблемой клуба и разбросано несколько плоских коробков со спичками и голубых авторучек. Я взял одну, чтобы заполнить бланки, ручка была отличная, не шариковая, а нейлоновая, оставлявшая на бумаге тонкий влажно-блестящий след. Занятый своим делом, я все время ощущал на себе пристальный взгляд остролицего, и меня это немножко сердило — неужели этот тип думает, что я способен сунуть ручку в карман? Заполненные карточки я нарочно возвратил вместе с ручкой. Остролицый сделал отстраняющий жест:

— Oh non, monsieur, c'est notre souvenir*.

______________

* О нет, сударь, это наш сувенир.

Он взглянул на карточку, затем опять на меня, как бы сверяя текст с оригиналом. Чувствовалось, что глаз у него наметанный.

— Приехали изучать контрасты капитализма?

Это было сказано по-русски. Негромко и очень чисто. К тону было невозможно придраться. Если и ирония, то самая невинная, только по отношению к затасканному обороту. Любезнейшая улыбка.

Я прикинул: судя по речи, вряд ли потомок довоенных эмигрантов. Моложе меня, но вполне мог воевать. Весь вопрос — на чьей стороне. Русский? Поляк? Скорее всего фольксдойч.

— Oh nein, mein Herr, — сказал я, улыбаясь еще любезнее. — Ich war in Krieg und ging bis Berlin*. Контрастами я сыт по горло.

______________

* О нет, сударь. Я был на войне и дошел до Берлина (нем.).

Мне удалось на секунду загасить его хорошо отработанную улыбку. Взгляд стал жестким. Но дрессировка взяла верх, и улыбка вновь засияла.

— J'espere, monsieur, que votre sejour chez nous sera utile et agreable*, — говорит он.

______________

* Надеюсь, вы проведете время у нас с пользой и удовольствием.

— Sans doute, monsieur*, — отвечаю я и поворачиваю спину.

______________

* Без сомнения, сударь.

Мне показалось, что Вагнер слышал наш обмен любезностями — и не без удовольствия. Он даже подмигнул.

Покончив с формальностями, мы поднялись по очень широкой и пологой мраморной лестнице на второй этаж. Здесь все, начиная со светлых, очень пушистых ковров, до картин на стенах и лепнины на потолке, было добротное, ухоженное и, по всей вероятности, очень дорогое. Пока мы поднимались по лестнице, навстречу нам по двое и по трое спускались люди первого и второго пожилого возраста. Они шли не спеша, осторожно неся свои потерявшие гибкость, отяжелевшие или высохшие тела, вид у них был плотно перекусивших людей, они явно шли из ресторана, закрытого клубного святилища, куда не придет человек с улицы. Поравнявшись с Вагнером, они приветствовали его медленным кивком, опытный глаз разглядел бы в этих кивках оттенки — от фамильярного до почтительного. Вагнер всем отвечал одинаково — дружелюбно и небрежно. На площадке он остановился.

— Завтракать мы будем здесь. — Он показал на низенькую дверь ресторана. — Но сначала зайдем на минутку в бар, выпьем аперитив и заодно покончим с делами. Во Франция не принято говорить о делах за едой.

По пути в бар мы прошли через комнату, где в мягких креслах дремали несколько стариков. Перед ними на низеньком столике лежали навалом журналы в пестрых глянцевых обложках, в огромном цветном телевизоре мелькали полуголые человеческие тела — показывали "кетч", препротивное спортивное зрелище, борьбу без правил, старички смотрели на это побоище вполглаза, выключив звук, чтобы не слышать хрипов и воплей.

Клубный бар очень мало походил на мое традиционное представление о европейских барах, это был просторный светлый зал, вдоль стен стояли тяжелые дворцовые стулья с высокими спинками, примерно на каждые два стула приходился один круглый столик с пепельницей. Была, конечно, и стойка, за которой, как капитан на мостике, стоял раскормленный молодец в голубом смокинге с белыми отворотами, но полированный прилавок был пуст, а за спиной бармена вместо полок с бутылками и рекламных плакатов висела абстрактная картина, состоявшая из белых пятен и спиралей на ядовито-лиловом фоне. Вагнер сказал, что при длительном рассматривании картины у посетителя возникает неудержимое желание выпить, но у нас оно почему-то не возникло, мы решительно отказались от спиртного, и быстрый гарсон в голубом фрачке с погончиками принес нам по маленькому пузырьку какой-то слабо газированной воды колодезного типа и высокие, отмытые до радужного сияния стаканы с кубиками льда и кружком лимона. Я выпил свой стакан единым духом и лишь потом понял свою ошибку — здесь не пили, а пригубливали. Вагнер сразу же вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник — большой, потертый, до отказа набитый — и положил его перед собой.

— Вот видишь, Леша, — сказал Успенский с серьезным видом. — Перед тобой типичный толстосум. Вот он вынул бумажник, битком набитый долларами. Но ему все мало, и знакомство с ним обойдется нам в полмиллиона золотом.