Читаем Бесы полностью

Мы со Степаном Трофимовичем, не без страха за смелость предположе­ния, но обоюдно ободряя друг друга, остановились наконец на одной мыс­ли: мы решили, что виновником разошедшихся слухов мог быть один толь­ко Петр Степанович, хотя сам он некоторое время спустя, в разговоре с от­цом, уверял, что застал уже историю во всех устах, преимущественно в клубе, и совершенно известною до мельчайших подробностей губернаторше и ее су­пругу. Вот что еще замечательно: на второй же день, в понедельник ввечеру, я встретил Липутина, и он уже знал всё до последнего слова, стало быть, несом­ненно, узнал из первых.

Многие из дам (и из самых светских) любопытствовали и о «загадочной хромоножке» — так называли Марью Тимофеевну. Нашлись даже пожелав­шие непременно увидать ее лично и познакомиться, так что господа, поспе­шившие припрятать Лебядкиных, очевидно, поступили и кстати. Но на первом плане все-таки стоял обморок Лизаветы Николаевны, и этим интересовался «весь свет», уже по тому одному, что дело прямо касалось Юлии Михайловны, как родственницы Лизаветы Николаевны и ее покровительницы. И чего-чего не болтали! Болтовне способствовала и таинственность обстановки; оба дома были заперты наглухо; Лизавета Николаевна, как рассказывали, лежала в бе­лой горячке[376]; то же утверждали и о Николае Всеволодовиче, с отвратительны­ми подробностями о выбитом будто бы зубе и о распухшей от флюса щеке его.

Говорили даже по уголкам, что у нас, может быть, будет убийство, что Ставро- гин не таков, чтобы снести такую обиду, и убьет Шатова, но таинственно, как в корсиканской вендетте[377]. Мысль эта нравилась; но большинство нашей свет­ской молодежи выслушивало всё это с презрением и с видом самого пренебре­жительного равнодушия, разумеется напускного. Вообще древняя враждеб­ность нашего общества к Николаю Всеволодовичу обозначилась ярко. Даже солидные люди стремились обвинить его, хотя и сами не знали в чем. Шепо­том рассказывали, что будто бы он погубил честь Лизаветы Николаевны и что между ними была интрига в Швейцарии. Конечно, осторожные люди сдержи­вались, но все, однако же, слушали с аппетитом. Были и другие разговоры, но не общие, а частные, редкие и почти закрытые, чрезвычайно странные и о су­ществовании которых я упоминаю лишь для предупреждения читателей, един­ственно ввиду дальнейших событий моего рассказа. Именно: говорили иные, хмуря брови и Бог знает на каком основании, что Николай Всеволодович име­ет какое-то особенное дело в нашей губернии, что он чрез графа К. вошел в Пе­тербурге в какие-то высшие отношения, что он даже, может быть, служит и чуть ли не снабжен от кого-то какими-то поручениями. Когда очень уж солидные и сдержанные люди на этот слух улыбались, благоразумно замечая, что человек, живущий скандалами и начинающий у нас с флюса, не похож на чиновника, то им шепотом замечали, что служит он не то чтоб официально, а, так сказать, конфиденциально и что в таком случае самою службой требуется, чтобы слу­жащий как можно менее походил на чиновника. Такое замечание производи­ло эффект; у нас известно было, что на земство нашей губернии смотрят в сто­лице с некоторым особым вниманием[378]. Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодо­вича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвра­тившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павлови­чем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столич­ным светским человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четы­ре с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапно­сти столкновение, о котором я уже упоминал прежде, в начале моего рассказа.

Перейти на страницу:

Похожие книги