Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

«Если эту книгу пнуть, то страницы 19 и 20 слипнутся. (В мягкообложечном издании это будут страницы 14 и 15)».

– Ф. Р. Ливис

«Нортроп Фрай утверждал, что, если к этой книге обратиться, как подобает настоящему арабскому джентльмену, она захлопнется на носу у злейшего врага читателя и останется там, пока враг не прикоснется к чему-либо, что хоть раз имело контакт с верблюдом».

Я просыпалась, исполненная облегчения, что в реальности мне не нужно читать эту книгу, что у этой книги другие функции и она не для чтения, а для пинания ногами и обращения к ней, как подобает настоящему арабскому джентльмену; оба эти варианта требуют куда меньше времени, чем изучать плотно набранный текст, лазая за каждым вторым словом в словарь. И хотя не хотелось бы говорить, будто завершившееся в Самарканде было моей юностью, но, тем не менее присланная книжка послужила ощутимым, материальным, непосредственным подтверждением истины, что человек смертен.

Бесы

Я прилетела во Флоренцию собирать материал для статьи о Данте-марафоне, но не прошло и пары часов с момента приземления, как я обнаружила себя у дома на Виа Гвиччардини, где Достоевский провел девять месяцев в нужде, страдая от долгов и эпилепсии. Фасад, смотрящий на Палаццо Питти, украшен мемориальной доской:

In questi pressi

fra il 1868 e il 1869

Fedor Mihailovic Dostoevskij

compli il romano «L'idiota»

До недавних пор Флоренция меня особо не интересовала, и я понятия не имела, что Достоевский завершил «Идиота» именно здесь. К тому же в вечном споре «Толстой или Достоевский?» я всегда стояла за Толстого. Но судьба завела меня в город Данте как раз в тот момент, когда я была одержима «Бесами», романом, чей главный герой Николай Ставрогин считается инфернальным двойником князя Мышкина и чьи первые наброски появились тоже здесь, во Флоренции.

* * *

Время, свободное от изучения многовековой флорентийской драматической традиции – традиции каяться в том, что в 1302 году город изгнал своего величайшего поэта, – я посвятила личному марафону, читая «Удивительные годы» Джозефа Франка, четвертый том из его пятитомной биографии Достоевского.

Я узнала, что сорокашестилетний Достоевский отправился за границу в 1867 году вскоре после венчания с Анной Сниткиной, стенографисткой чуть за двадцать, которая помогла ему сдать в срок «Игрока». Супруги уехали, во-первых, поскольку Достоевский полагал, что его эпилепсии лучше подходит европейский климат, а во-вторых, они стремились избавиться от кредиторов, родственников и приживальщиков, сделавших домашнюю жизнь Анны невыносимой. По иронии судьбы – учитывая, какой именно текст свел их вместе, – в Дрездене Достоевским вновь овладела патологическая страсть к рулетке. Он на три дня поехал в Хомбург играть в знаменитом казино, однако поездка растянулась на все десять, после чего он остался не только без денег, но даже без часов, так что они с женой потом никогда не знали, который час.

Летом новобрачные решили перебраться в Швейцарию, но Достоевский не смог преодолеть соблазн и сделал остановку в Баден-Бадене. В перерывах между эпилептическими припадками он успел не только спустить почти все украшения Анны, но и нажить смертельного врага в лице давнего баденского обитателя Ивана Тургенева. Предпосылкой этой неприятности послужила случайная встреча Достоевского с автором «Обломова» Иваном Гончаровым, который сказал, что Тургенев как-то видел Достоевского на улице, но решил не подходить, «зная, как игроки не любят, когда с ними заговаривают». Так уж получилось, что Достоевский на тот момент задолжал Тургеневу пятьдесят рублей, и люди могли, не дай бог, подумать, будто он Тургенева избегает (хотя именно так оно и было). При их последующей встрече Тургенев стал говорить о России жуткие вещи, и Достоевский посоветовал ему купить телескоп. «Зачем?» – спросил Тургенев. Достоевский ответил, что телескоп позволит Тургеневу лучше разглядеть Россию и получить представление, о чем тот толкует. Тургенев «разозлился не на шутку». Достоевский схватил шляпу и был уже на пороге, как вдруг «почему-то, без всякого намерения» излил из своей души все, что «накопилось у него по поводу немцев за эти три месяца». Как выяснилось, ничего хорошего по поводу немцев у него не накопилось, в то время как Тургенев, напротив, немцами глубоко восхищался. Литераторы распрощались, поклявшись никогда более в жизни не встречаться.