Бета-самец

Первым, недели за три, на Новый год его пригласил Иван Рудольфович. Вручил открытку с мордатым Дедом Морозом, на которой изящным петлистым почерком было выведено приглашение: «Дорогой Антон Степанович! Почтем за честь и получим несказанное удовольствие видеть Вас в ночь с тридцать первого декабря сего года на первое января будущего…» От таких церемоний у Топилина в зобу дыханье сперло — хотя само приглашение неожиданностью для него не стало. Расстояние от знакомства до приятельства они с Рудольфовичем проскочили на всех парах.

На следующий день после топилинского визита председатель навестил его сам, с утра пораньше, — якобы для того, чтобы уточнить, сколько угля заказывал Топилин. Крикнул снизу:

— Антон Степанович!

Дремавший в спальном мешке Топилин с перепугу чуть с кровати не свалился. «Ты для него Антон! — напомнил он себе, дергая заевшую на полпути змейку. — Ты с ним Литвинова играешь». Змейка так и не поддалась, из мешка пришлось выползать, встав руками на пол.

Рудольфович попросил спуститься во двор. В дом зайти наотрез отказался: в доме все будет напоминать ему о Сереже, это тяжело. Записал в блокнотик количество мешков, они обсудили вероятность мороза в ближайшие выходные.

— Приходите в гости, — сказал председатель, заглядывая в глаза. — В одиночестве вам здесь совсем нелегко. Не каждый решится… Всегда буду рад, Антон Степанович. Если мое общество, конечно, не будет вам в тягость.

И Топилин стал захаживать.

Иван Рудольфович полжизни проработал начальником собеса, а до этого перебивался то учительством (труды, кружки́ «Умелые руки»), то разведением на продажу хомячков и попугаев. Несколько лет назад вышел на пенсию и осел в «Яблоневых зорях», где сменил предыдущего председателя кооператива, проворовавшегося вдрызг.

Вцепился в Топилина мертвой хваткой. Готов был откладывать дела ради их встреч, напоминавших чем-то встречи анонимных алкоголиков. Его алчное сочувствие к тому, кого он принял за убийцу своего приятеля, заслуживало профессионального внимания доктора Хорватова. Но Топилину оно было только на руку.

Собираясь к Рудольфовичу, он подолгу репетировал. Приноравливался к манере говорить, складывая слова проворно, пусть бы и не попалось точного, пичкать собеседника жестами. Без всяких разногласий, просто увлекаясь — обрывать, сбивать с толку, теснить. Будто учуял самку, от которой нужно отогнать соперников.

Роль Антона Литвинова с кондачка не осилить.

Встречи с председателем проходили по одному и тому же сценарию. Устраивались в натопленной гостиной, вытянув ноги к мультяшному пламени электрокамина. Жанна Константиновна подавала им кофе, шоколадки-печенюшки в хрустальной конфетнице и, посидев немного для приличия, отправлялась готовить обед. А Рудольфович рассказывал Антону о Сергее. Душещипательно.

— Я сразу его приметил. Таких видно. Речь, манеры. Увлечения. Разве посредственность разглядела бы в нашей глухомани всю ту красоту, которую нафотографировал Сережа? Вы видели? Видели?

— Я был очарован.

— Думаю, он и в тот вечер… в свой последний вечер… собирался что-то снять. Увлекся, вышел на трассу и…

— Вон что…

— Он был такой… одаренный… Это проявлялось во всем. В его фотографиях, в общении с людьми. Он всегда так точно все подмечал. Сегодня это редкость, люди стали близоруки. Да и жизнь, по правде сказать, какая-то размытая, не ухватишь. Ни то ни се. Как про нее ни скажи, хорошо или плохо, все выйдет невпопад. Все будет — ни правда, ни вранье.

— Это да, Иван Рудольфович. Туманы-растуманы сплошные. Куда ни кинь, всюду хрень.

Топилин тоже старался быть точным, изображая Антона. Головой поводил, как он: слегка закидывал назад, как бы ощупывая затылком воротник. Так увлекался, что к концу беседы нет-нет, да и проверит макушку: на месте ли волосы.

— Безвременье окружает нас, Антон Степанович. Эпоха Междупрочим. Ничего нигде. Это, кстати, Сережины слова… Да-а-а… А жить-то надо!

— Согласен на все сто, Иван Рудольфович. Чем больше от вас узнаю, тем ближе он мне становится.

— Неудачник! — усмехался Рудольфович, словно потешаясь над невидимыми оппонентами, называвшими Сергея неудачником. — Только человек недалекий мог так считать. Ему удача выпала, какая мало кому выпадает: вырваться. Из фальшивого вырваться, освободиться.

— Да-а-а… и вот так всё… кхм…

Председатель отвечал долгим уважительным молчанием.

— Непростое у вас положение, Антон Степанович. Даже не знаю, что посоветовать.

— Непростое, Иван Рудольфович.

— Жаль, жена его не поняла… не поддержала в трудное время. Видел ее несколько раз. Не понимаю, как он мог на такой жениться… Ледышка.

Готовность председателя превратить в мексиканский сериал поминки по Сергею несложно было объяснить желанием самому подольше не сходить с экрана. Или претензией на роль поводыря и наставника: я знал Сергея, ты должен знать о нем все, иди на мой голос, найдешь, что искал… Это могло быть обычной реакцией болтуна, истосковавшегося по слушателю. Но было еще что-то.