Без иллюзий

Алексей Баронкин, тоже нормоконтролер, почти наверняка был именно такого мнения – руководствоваться мечтой все-таки нужно. Из этого следовало, что надо жить на всю катушку, пока это возможно, ничего не откладывая в долгий ящик, тем более, что он пришел к такому выводу много раньше Перлова. На фронт Леша Баронкин попал после окончания курсов военных переводчиков, служил при штабе, особенно ничем не рисковал. Был молод, полон жизненных сил и желания как можно чаще приносить удовольствие себе и девушкам, которых военное лихолетье заставило сделаться машинистками, связистками, медсестрами в форме, но все равно оставшихся под ней с таким милым и даже великолепным мирным содержанием, и потому военный переводчик Баронкин абсолютно искренне считал годы страшнейшей в истории войны лучшим временем своей жизни. За что ему так воздалось, он не знал и даже не очень задумывался. По его словам, он всерьез испугался только однажды, когда после утомительного дня и небольшого возлияния с приятелями и приятельницами (а он уже любил хорошо поддавать), прилег где-то на некошеной мягкой траве под вечер и заснул, а проснулся оттого, что над ним с дьявольским скрежетом низко проносились огненные снаряды «Катюши». Как их подвезли, он не слышал, не видел – короче совсем прозевал, но теперь решил, что пришел его смертный час – вдруг снаряды пойдут в недолет и испекут его до угольного состояния. Однако обошлось. Он даже без последствий для дальнейшего хода службы сумел отбояриться от работы в особом отделе, куда его приглашали приятели, с которыми он выпивал. Он сказал, что хочет посмотреть, что это за работа, прежде чем соглашаться. Ему дали посмотреть. После предоставленной пробной практики он замахал руками: «Нет! Нет!» – и тем избавил себя от травмирующих психику картин допросов с пристрастием, для которых оказался непозволительно мягок. А уж после разгрома Германии, когда его поставили комендантом в небольшом немецком городке, жить стало лучше прежнего. В красивых немках, с которыми при их полной и страстной готовности делать для него что угодно, недостатка не было. Херр комендант мог рассчитывать на благосклонность почти любой. А что удивительного? В большинстве эти женщины истосковались без своих мужиков – кого убили, кто еще не вернулся из плена, наличных было всего ничего, а он, херр комендант, был молод, весел, не жаден и не только брал их, как и когда хотел, но и давал, зная, что они тоже этого хотят не меньше, чем он, и их близость предварялась или завершалась приятным застольем. Для них было еще и то хорошо, что он мог говорить с ними о чем угодно, в том числе и об их общих чувствах, на их родном языке. Однажды одна из его особенно приятных любовниц, сказала ему, прибежав на свидание: «Милый! Сегодня в последний раз! Завтра я выхожу замуж!» – Баронкин даже обрадовался за нее – славная была фройляйн, грех на нее было обижаться, тем более, что на прощание старалась так, словно стремилась насытиться на неделю, а то и на месяц вперед. Перед расставанием, перед последними поцелуями – точнее – среди них – он искренне пожелал ей супружеского счастья, убежденный в том, что она этого действительно стоит, будучи искренней, страстной, постоянно влекущей и потому не желающей разделять мужчин на своих и на врагов. Да и не был он ей врагом никогда, ни одной секунды – все было по дружбе, по взаимному желанию, можно сказать – по любви. А что до того, что она теперь должна была исчезнуть из его интимной жизни, так разве это плохо? Ведь есть же другая, да и при ней уже были другие и нравились они ему по большому счету не меньше – в чем-то она превосходила других местоблюстительниц Баронкинской постели, в чем-то кто-то из них превосходил ее – стало быть, в целом он не рисковал упустить от себя этвас безондерс, нечто особенное, хотя все равно был благодарен ей за желание облегчить ему предстоящий, по ее мнению, «переходный период». Да, такого после победы у него уже больше никогда не было на родине – скудная зарплата, не рассчитанная на регулярные выпивоны, работа, от которой тошнит со скуки, безысходность почти во всем. Единственная отдушина – женщины, но уже не те, какие были у него на фронте, тем более в Германии – постарше, поспокойней, посдержанней да и поскупее на ласку и угощение. На работе он для всех своих коллег, несмотря на возраст, был по-прежнему просто Лешка, а это – совсем не то, что херр комендант. Перспективы не видно никакой, позитивные перемены ниоткуда не светят. Он понимал, что это не только незавидное, но и опасное состояние, из которого кое-кто находит выход только в одном – по своей воле уйти в мир иной. К счастью, Баронкин был не только слабовольным человеком. Но одновременно и сильным, потому что ему очень хотелось жить – хотя бы так, как получалось в так называемое мирное время. Он по сути своей был вполне готов не придавать убийственного значения факту, что максимум радости и жизненных благ остался у него в далеком прошлом. У многих не было ни такого прошлого, ни даже такого настоящего. Особенно у тех, кто так и не вернулся с войны.