В каком настроении Маргулис ушел от Едены Онуфриевны, осталось неизвестным. Впрочем, Михаила заботили совсем другие дела. Предстояло начинать какую-то работу с нуля среди людей, из которых он знал, кроме Вайсфельда, только Мишу Берлинского, который прежде работал в отделе Феодосьева и показал себя хорошим специалистом, да и хорошим человеком тоже. Прежде чем уйти из института, Берлинский подал заявление на выезд в Израиль, в связи с этим подвергся обязательный унижающей процедуре осуждения в «родном коллективе», потом, однако, передумал (кажется, из-за родителей, не хотевших уезжать) и взял свое заявление обратно. Но с клеймом полуизменника Родине ему было трудно оставаться на прежнем месте, как, впрочем и устроиться на новом – ведь клеймо кочевало вместе с человеком, однако во ВНИИПИ его взяли как раз в отдел Мусина, где он мог чувствовать себя среди своих. Григорий Саулович собрал под своим крылом полдюжины действительно сильных разработчиков, способных самостоятельно и инициативно вести за собой остальных сотрудников отдела. Михаил Горский пришелся там ко двору не только как работник нужного плана – он еще и не портил по существу кровный состав элиты отдела, будучи евреем по матери, но русским по отцу и по паспорту – что было очень полезно для обороны от обвинений в том, что у Мусина собралась «целая синагога».
Сколько-нибудь заметным религиозным рвением в области иудаизма люди, образовавшие «синагогу», не отличались, зато работали очень эффективно, и основная тяжесть работ по созданию автоматизированных систем по обработке и подготовке к изданию патентной информации легла на их плечи, хотя в этом же институте имелся и более многолюдный отдел практически с теми же задачами, но там дело шло как-то туго, а в отделе Мусина куда более споро, а главное – успешно. Из этого обстоятельства Михаил сделал вывод, что Мусин не просто любит евреев потому, как сам еврей, несмотря на свою предельно русскую фамилию, а, что еще гораздо важней, умеет хорошо в них разбираться – кто из них с хорошими мозгами, а кто – нет, и последние его не интересовали, пусть они себе и будут евреями из евреев. Короче, таких «образчиков», как Лернер, Берлин и Фишер из отдела классификации технической документации, которые в ходе спешного набора кадров достались Михаилу в институте Беланова (с одним – единственным способным Фельдманом) у Мусина в подчинении, Слава Богу, не было. Конечно, все сотрудники Григория Сауловича по своим личностным качествам весьма сильно отличались друг от друга, но работали с пользой для дела абсолютно все.
Григорий Саулович был крупным мужчиной высокого роста, подвижным, с открытым лицом и светлыми волосами. По его высказываниям чувствовалось, что в деталях создаваемых систем он разбирался не всегда как ас, но он с живым интересом выспрашивал о тонкостях своих сотрудников и, если надо было, просил объяснить ему более просто – «по-монтерски» – как любил повторять он сам. В целом он имел в своей собственной голове достаточный запас представлений о деле, чтобы правильно определять, куда его вести. У него был достаточный запас искренней доброжелательности, чтобы большинство людей сами располагались к нему с уважением и симпатией.
Его главным советником во всех делах, действительным генератором идей и нововведений был его «заместитель по науке» Сергей Яковлевич Великовский. О том, что это человек со сложным и труднопереносимым характером, предупредил Михаила еще Саша Вайсфельд. По его словам, никто из интеллектуалов отдела не хотел сидеть с ним в одной комнате. Тем не менее, у Сергея Яковлевича было два рабочих места – одно в кабинете Мусина, другое – в его собственном, где уже находился не так давно поступивший на работу Борис Львович Румшиский, невысокий человек с лохматой шевелюрой и умным лицом. В эту же комнату попал и Михаил. Сергей Яковлевич, по всей вероятности, хотел поближе познакомиться с ним, чтобы составить собственное представление о новом сотруднике.
С этими двумя людьми – Великовским и Румшиским – Михаил и проводил большую часть своего времени на работе. Непосредственно с Мусиным он контактировал не очень часто. Зато Великовский, несмотря на то, что он делал множество разных дел, говорил с ним о деле – и не только – достаточно охотно и часто.