Без иллюзий

Было ли ей действительно воздано Небом за то, что она не больно ласково обходилась на людях со своим Сашей (как и ему за тех женщин, кого он недолго жаловал своей близостью прежде), но Ламара выдержала долгую полосу упадка и несчастий с достоинством, которое ничем нельзя было умалить. Ей было в очень многих отношениях тяжело: мучило безденежье, вынужденное временное приостановление деятельности риэлтерской фирмы, в которой работал ее сын, некоторым образом поддерживавший до этого ее бюджет, проявились болезни, неправильно срослась и болела после перелома рука, после чего ее пришлось снова ломать и сращивать, правда во второй раз благополучно; тиранили мысли, рождаемые в обстановке полного одиночества и отсутствия хотя бы моральной поддержки со стороны тех, кого она прежде считала родными или близкими людьми. Ей настолько не было кому излить свою душу, что она облегчала ее лишь во время редких телефонных разговоров (всего три-четыре раза в год), когда ей с поздравлениями по праздникам звонил Михаил. Все свидетельствовало о том, что одиночество сомкнулось вокруг и против нее со всех сторон, но она сумела как-то превозмочь обстоятельства, не имея большой жизненной тренированности, будучи прежде скорее изнеженной ухаживаниями матери и мужчин, нежели крепко испытанной собственной заботой о них. У Михаила никогда не было сомнений, что Ламара очень высоко расценивает себя, о какой бы статье женской привилегированности ни зашла бы речь. Она умела во всем видеть себя первой. Но только теперь, когда рядом не было никого, с кем ей пришлось бы себя сравнивать, она заслуживала признания уже не от себя и кое-кого еще вроде Саши, а от любого, кто мог бы представить себя на ее месте, хотя лучше было бы вообще никак не оказаться на нем. Что же касается Вайсфельда, то ему вообще нельзя было дать никаких однозначных оценок. Он был полярно разбросан в хорошем и плохом. Учитывая его позднее служение любви в лице Ламары, хорошего в нем в итоге стало больше, чего раньше нельзя было бы сказать без риска ошибиться – уж больно много рафинированного эгоизма то тут, то там беззастенчиво сквозило в его взглядах и поведении. В «доламарином» прошлом он, как и она, тоже считал себя во всем comme il faut, хотя на больничной койке ему уже явно приходили на ум и другие мысли. Когда ощущаешь скорого вызова непосредственно к Господу Богу, и от этого холодеет душа, видишь себя не только так, как привык о себе думать – память словно обретает какое-то невероятное свойство прозрачности сквозь все периоды прошедшей жизни – от ранних годов мальчишеского возраста с грубым непослушанием и абсолютной уверенностью в своей естественной правоте, через детсадовский, школьный, студенческий и уже вполне сознательный возраст сформировавшейся индивидуальности, через ощущение успеха в делах, достигаемого то тут, то там и разнообразных, побед над женщинами по мере роста их числа – и обогащения своей психики цинизмом до возраста ожидания расплаты за свои художества на всех пройденных стадиях и легкой растерянности оттого, что в памяти о своих делах не удается найти столько добра, чтобы оно перевешивало то нехорошее и злое, что вольно или невольно, сознательно или бездумно выплескивалось из тебя, а ты при этом вовсе и не замечал в себе никакой скверны – наоборот – оправдывал ее, считая, что возможностей делать что-либо совершенно безгрешно попросту нет никаких, поскольку хорошее для одних тут же обращается в плохое для других – ведь ты весь связан – перевязан с другими людьми, в свою очередь тоже связанными – перевязанными в своем круге знакомств, и тут уж не ухитриться никого не задеть, никому не встать на ногу, не схватиться за что-то, вожделенное и для другого, или не избежать досады из-за того, что кто-то схватил и присвоил себе это вожделенное раньше тебя. И тут так просто вдруг увидеть себя самого внутри руин вместо роскошного интерьера в здании, которое ты вроде бы сознательно строил всю жизнь, и нет шансов со спокойною душой оставить этот мир в сознании того, что в нем останется нечто ПОСЛЕ тебя в целости и сохранности, потому что там может сохраниться, не разрушившись, только то, что ты должен был сделать по Воле Создателя, осознанной в результате поисков своего высшего призвания. А если этого не произошло, то есть, во – первых, если ты не нашел, не обнаружил своего призвания (или вообще не потрудился его искать), во-вторых, если поняв, к чему ты призван, ты не исполнил предназначения в достаточно полной мере, и, в-третьих, если ты скомпрометировал себя, свои способности при исполнении призвания тем, что сделал еще что-то ВОПРЕКИ ему, то ты точно окажешься среди руин или в пустыне хаоса, где ничего значимого в твою пользу попросту нет. Койка привязывает к подобным мыслям с абсолютной неотвратимостью. Хорошо, коли найдется еще какая-нибудь свежая и ценная идея, которую можно будет развивать мысленно или на бумаге, а не то все время без сна будет уходить на самосуд. Да кто знает – оставят ли тебя эти мысли и видения даже во сне? Ведь ты уже весь, со всеми потрохами, попал в плен предстоящему Суду Самой Высокой Инстанции, ты уже весь целиком с головой погружен в атмосферу самого главного отправного пункта, в который ты уже в прежнем виде точно никогда не вернешься, а пункт назначения остается неизвестен, как и вся дальнейшая судьба твоей трепещущей сути.