Без иллюзий

Оказывается, в нем сразу проявилось должностное лицо высокого ранга. Его изречение «принимаю!» следовало считать устным эквивалентом письменного клише на титуле работы, в данном случае проделанной Горским: «Утверждаю» директор А. Б. Бориспольский. Далее подпись и дата. Вот, оказывается, как надо заявлять о своем верховенстве несмотря на собственную несостоятельность! С этим Саша что-то явно перебирал. А уж когда Михаил услышал ответ на свой вопрос, где сейчас Лахути: «Он преподает в Московском Государственном Гуманитарном университете, заведует кафедрой. Я достал его из нафталина. Он не так давно защитил докторскую, правда, на старых материалах». – стало окончательно ясно, что директора Бориспольского уже совсем зашкалило. Михаил не знал, чего в нем после этого ответа появилось больше: смеха или негодования? Саша в мыслях позволял себе возноситься выше человека, который рядом с ним по всем параметрам выглядел восьмитысячником против среднерусского холма. Один из пионеров информатики как науки в нашей стране, человек величайшей научной любознательности, порядочности и искренности в уважении и интересе к любым чужим достижениям в подлинных знаниях, он всегда имел кристальную репутацию, которую никто не посмел чернить среди коллег, где зависть была самым обыкновенным и ожидаемым явлением. А этот директор и с позволения сказать доктор имел наглость заявлять, что он достал такого человека ИЗ НАФТАЛИНА и сумел проветрить настолько, что тот все-таки смог защитить докторскую диссертацию, хотя и состряпанную из старых, то есть насквозь пронафталиненных материалов, тогда как он, Бориспольский, стал доктором по новейшим представлениям о деле, по самым модным вопросам – и тем самым показал, кто идет в первых рядах творцов научно-технического прогресса – не Лахути же, такой старомодный и в мыслях и в морали – ведь он даже халтурить не умел. Вслух Михаил ничего не сказал. Нечто сродни отношения к глупости ребенка, вообразившего себя пупом Земли, оттеснило в нем негодование куда-то на задний план. Оказывается, добрый малый, каким Саша Бориспольский прежде выглядел в глазах знавших его людей, на самом деле был не таким уж добрым – добрым ему имело смысл быть, пока он еще не вышел в дамки. – Теперь он избавлялся от надоевшей маски, по крайней мере, уже выглядывал из нее, демонстрируя нечто новое, давно просившееся на волю сквозь то, что в нем ценили и за что его прощали многие окружающие, и от чего ему бы не стоило избавляться даже из соображений выгоды. Но вот ведь – начал избавляться потихоньку.

Михаил с сожалением оценивающе взглянул на него, но Саша ничего не заметил. Он любовался собой, как глухарь на току при исполнении последнего колена своей песни, когда он не способен ничего слышать, кроме музыки внутреннего ликования, распирающего грудь.

– Щелкай, щелкай! – подумал Михаил. – Неужели у тебя до такой степени отказали тормоза, что ты уже летишь выше крыши? А Лахути тебе не стоило бы трогать. Рядом с Делиром и не такие личности тускнели, а тут кто? – доктор Бориспольский, директор Бориспольский – и больше ничего!