Без маски

— Когда я ходила к колодцу Биспебрённен, чтобы принести воды для поливки гороха, я встретила старшего лекаря Даниельсена. Он считает, что разумнее всего забрать детей с собой, если только я буду держать их всё время в каюте, пока мы не прибудем на место.

— А, так ты хочешь, чтобы весь город совал нос в наши домашние дела? — зарычал Вейдеман, захватив такую большую понюшку табаку, что остатки просыпались на его сапоги. Он был страстным любителем нюхательного табаку.

— Не весь город, а только умные люди. — Сара выпрямилась.

— Неделю на размышление! — заявил Вейдеман, хлопнув крышкой табакерки. — Неделю! Поняла? А теперь — вон! Вон! Ступай с глаз долой! Иди к себе наверх! Чтобы глаза мои не видели тебя до самого обеда!

Однако Сара и не подумала опрометью выскочить из комнаты, как делали обычно другие слуги Вейдемана, когда хозяин бывал не в духе. Она стояла, перебирая черные ленты, а потом тихо и настойчиво сказала:

— Как бы господин Вейдеман не раскаялся в своих словах и не просчитался, не ставя ни во что мнение горожан! У нас в городе проще простого стать козлом отпущения. Уж что-что, а это-то мне хорошо известно!

Вымолвив эти слова, Сара, словно настоящая дама, выплыла из комнаты.

Молва о дерзости Сары облетела весь город в тот час, когда почтенные хозяйки распивали кофе, и стала буквально притчей во языцех. Слава богу, что речам этой девчонки, этой ничтожной служанки, не нужно придавать значения. Но дело кончилось тем, что все эти мадамы и фру, откушав кофе с сахаром (сахар свешивался на веревочке с потолка, и они энергично его сосали по очереди), подобрали свои юбки и бросились домой. Им не терпелось излить раздражение на своих кормилиц, которые обычно на рождество бывали для них самыми надежными помощницами. Кормилицы присматривали за детьми и были всему дому голова, когда гости напивались и приходилось укладывать их в постель. Кормилицы же улаживали вспыхивавшие в доме незлобивые свары и любовные ссоры, грозившие большими неприятностями. Раздосадованные мыслью о возможности потерять своих незаменимых во время рождественской суеты помощниц, все эти мадамы и фру стали страшно придирчивы.

Ну и досталось же им потом!

Во время наступивших затем раздоров забылись даже старые семейные распри. Небывалое событие, если не считать 1814 года[38]. А то, что ненависть этих семейств друг к другу еще сильнее вспыхнула после окончания истории с кормилицами, уже совсем другая история.

Старший лекарь Даниельсен из городской больницы, получивший всемирную известность за свои фундаментальные труды о проказе, был заядлым ненавистником рождественских пирушек. И он как раз целиком и полностью поддерживал Сару. Климат Йольстера был гораздо здоровее сырого бергенского. А кроме того, любой корабль мог завезти в Берген холеру.

Люди останавливались на улицах, чтобы посудачить. Даже самый серьезный коммерческий разговор они ухитрялись сдобрить разнообразными и яркими новостями на извечную тему о кормилицах. Все только и говорили о них…

Но скажем сразу же: чувствам достойных и уважаемых бергенских кормилиц, которые привезли в город обломки традиций старого норвежского матриархата, был нанесен почти смертельный удар, — удар по тем самым чувствам, которые давали им силы обречь себя на добровольное изгнание из дому. Правда, у всех, кроме Сары, дела обстояли вполне благополучно. Им не угрожал никакой поверенный, и никакие вести из родных мест не лишали их сна. Но они хорошо понимали Сару. Да к тому же, ведь речь шла и об их собственном достоинстве.

Каждый день всё больше и больше кормилиц, как бы случайно, встречалось в центре города, на площади Торгалменнинген. И говорили они только о Саре. Она получила от своих хозяев уже новое, еще более строгое предупреждение. Времени оставалось совсем мало. Что-то надо было предпринимать, и как можно скорее!

И вот в городе с ясного неба вдруг грянул гром.

В этот день на бирже[39] в Брюггене собралась целая толпа купцов, облаченных в высокие цилиндры. Вдруг один из этих цилиндров начал медленно отрываться от табакерки. Видимо, что-то привлекло внимание его владельца.