Без названия

   Татарская княжна была очень заинтересована делом, о котором с ней говорил Окоемов. С одной стороны, ее мучило специально-женское любопытство, а с другой -- вскользь высказанное Окоемовым желание пристроить куда-то всех искавших работы интеллигентных людей. Про себя княжна так и говорила: всех...

 Она верила слепо в гений Окоемова и даже не старалась себе представить, как все это может выйти.   -- Уже он сказал,-- повторяла она про себя, точно спорила с каким-то недоверчивым человеком.   Жила она на Арбате, занимала крошечную меблированную комнату. В имущественном отношении она являлась Божией птицей, потому что не знала, что будет есть завтра. Происходило это не от того, что княжна не умела работать или могла оставаться без работы -- нет, она могла бы устроиться совсем хорошо, если бы думала только о себе. Но ведь столько конкурентов на переводы и уроки, и княжна великодушно уступала свой рабочий кусок хлеба другим. А сколько было этих других... И как, бедные, все они нуждались, особенно люди семейные. И кого-кого тут не было: потерявший место корректор, начинающий художник, неудачник актер, учительница музыки, массажистка, домашний секретарь, чтица, целый ряд молодых людей, не кончивших где-нибудь курса, и т. д. У княжны сохранились кой-какия связи с миром богатых людей, к которому она принадлежала по рождению, и ея монашеское черное платье можно было встретить в самых богатых московских палатах. Она являлась туда с такой хорошей тревогой во взгляде и после короткаго предисловия говорила стереотипную фразу:   -- Уже представьте себе, какой случай со мной: сижу вчера, и приходит ко мне один молодой человек... Он женатый человек... Недавно родился первый ребенок... Жена у него служила раньше наборщицей, а сейчас потеряла место... Нельзя же ей бросить ребенка одного? Вы меня уже понимаете?   Дело заканчивалось стереотипной просьбой о месте или маленькой подписке. В этих случаях княжна проявляла удивительную настойчивость и добивалась своего. Знакомые пожимали плечами, делали безнадежно-удивленныя лица, даже иногда старались скрыться бегством, но в конце концов место все-таки находилось. Княжна знала, что надоедает своими вечными просьбами, но что же делать, если на свете столько бедных людей... Попеременно она являлась то с картинкой начинающаго художника, то с тетрадкой стихов неудавшагося поэта, то с абажуром из сухих цветов, то с бисерным кошельком, и непременно все это продавала. Ея клиенты сплошь и рядом платили ей самой черной неблагодарностью, и княжне приходилось выслушивать нередко очень неприятныя вещи от влиятельных меценатов и меценаток.   -- Как же вы рекомендуете, Варвара Петровна, совершенно неизвестных вам людей? Нельзя же так...   -- А если он (или она) уже бедный и уже ребенок родился? Вы лучше сердитесь на меня...   Каждая такая неудача ужасно волновала княжну и волновала не за себя лично, а за то, что бедные люди могут обманывать и поступать дурно. Княжна даже плакала и успокаивалась только тем, что не все же такие, тем более, что у нея всегда был налицо большой выбор новых бедных людей. В общем все время княжны было занято этими вечными хлопотами, так что собственно для себя оставалось всего несколько часов. Княжну спасали ея скромныя потребности и трогательное уменье отказаться даже от самого необходимаго. В результате получалось то, что она голодала иногда по нескольку дней, питаясь одним чаем.   И вдруг всех этих бедных людей Окоемов обещает пристроить... Это было что-то до того необыкновенное, что княжна несколько раз сомневалась, не ослышалась ли она.   Прошло целых три дня, прежде чем княжна могла отправиться к Окоемову для окончательных обяснений. Ах, какие длинные и мучительные дни... Он все время пролежал больной в постели и не мог никого принимать, кроме Сережи. Итти без приглашения княжна стеснялась, и тем мучительнее было ожидание. Она знала, что Окоемов не забыл своего разговора с ней -- он ничего не забывал -- и, когда нужно, пошлет приглашение.   Наконец пришло и это желанное приглашение. У княжны усиленно забилось сердце, когда она распечатала городскую телеграмму. "Жду вас сегодня вечером. Окоемов". Если бы он знал, как трудно дожидаться такого вечера... Княжна даже изменила порядок своего трудового дня, потому что от волнения у нея разболелась голова.   С какой тревогой княжна отправилась в семь часов вечера в Сивцев Вражек. Она даже вынуждена была останавливаться несколько раз, чтобы перевести дух. У княжны сердце тоже было не в порядке, хотя она и не любила лечиться. У окоемовскаго домика еще раз пришлось остановиться и сделать передышку. Сердце княжны билось неровно, как пойманная птица.   Ее встретила сама Марфа Семеновна. Княжна даже покраснела, как виноватая.   -- Что Василий Тимофеич?-- спросила она, стараясь не смотреть в глаза хозяйке.   -- А ничего... Теперь лучше. Лежит у себя в кабинете.   -- Можно к вам пройти, Марфа Семеновна?   Княжна чувствовала, что ей необходимо предварительно успокоиться.   -- Отчего же, пойдемте, голубушка. 

У

 меня как раз и самовар на столе...   К особенностям Марфы Семеновны относилось, между прочим, и то, что у нея не сходил самовар со стола. Чай был ея слабостью... Княжна выпила две чашки и все время держала себя самым странным образов, как пойманный на месте преступления вор. Марфа Семеновна несколько раз посматривала на нее прищуренными глазами, но ничего не сказала. Старуха любила княжну и теперь подумала, что у нея есть какая-нибудь новая неприятность с ея голытьбой. Уж не спроста эта княжна постоянно в лице меняется...   Отдохнув у Марфы Семеновны, княжна отправилась в кабинет Окоемова. Хозяин лежал на своей оттоманке и извинился, что не может встать, благодаря компрессу.   -- Ничего, ничего, лежите, Василий Тимофеич.   Он лежал с раскрытой старинной книгой раскольничьяго письма,   -- Что это у вас, Василий Тимофеич?   -- А вот просматриваю чин раскольничьей службы...   -- Для чего это вам?   -- Да просто интересует, Варвара Петровна... Знаете, это очень, очень интересно, потому что в обрядовой стороне выливается народный дух. Мою телеграмму вы получили?   -- Да...   Окоемов бережно отложил старинную книгу в кожаном переплете, облокотился на подушку и заговорил:   -- Мне нужно серьезно переговорить с вами, Варвара Петровна. Дело в том, что я уезжаю из Москвы, туда, на восток. У меня затевается большое промышленное предприятие, нужны будут люди, особенно интеллигентные, и я хотел обратиться к вам за помощью. Ведь у вас целый склад разных ищущих работы...   -- Есть один фельдшер, потом переписчик нот... дама, выжигающая по дереву... неокончивший реалист... гравер...   -- Ну, вот и отлично. Фельдшер мне нужен... я его возьму. А сначала позволю себе обяснить, что и кто мне нужны. Мне немножко трудно говорить...   -- Я уже слушаю...   -- Дело в том, что я беру золотые промыслы... да. Дело большое, и нужны люди. Руководить всем буду я, поэтому специалисты не требуются... Вы понимаете? Мне хотелось бы поставить все сразу на большую ногу... поэтому мне нужны две конторщицы, экономка, хорошая кухарка... Есть у вас такия?   Этот вопрос поставил княжну в затруднение, потому что переписчица нот, очевидно, не могла быть экономкой, а выжигательница по дереву -- конторщицей, тем более кухаркой. Окоемов понял паузу княжны и заговорил:   -- Вот видите, Варвара Петровна, как трудно найти у нас людей, действительно полезных на что-нибудь... Но мои замыслы шире: кроме упомянутых выше специалисток, мне нужны еще женщины или девушки -- это все равно, которыя могли бы заняться приготовлением консервов, варенья, пастилы, молочных скопов. Есть у вас кто-нибудь подходящий на примете?..   -- Уже сейчас никого нет...-- уныло ответила княжна.   -- Да ведь это же все просто... Если кто и не умеет, так может научиться... Важно желание трудиться и отсутствие предразсудка, что труд может быть только по душе. Как могут судить о последнем люди, которые собственно и не видали настоящаго производительнаго труда, а занимаются выжиганием по дереву и переписывают ноты. Я думаю, что нам лучше всего обратиться к газетным обявлениям; и я попросил бы вас на первый раз сделать по газетам за неделю выборку таких обявлений, затем написать всем письма и пригласить их сюда для обяснений. Заметьте, я говорю преимущественно об интеллигентных женщинах, потому что простая баба, если она хорошая работница, но останется без дела...   -- Это уже очень трудно, Василий Тимофеич,-- откровенно созналась княжна.-- У меня есть еще две перчаточницы, одна кружевница, выводчица пятен...   Окоемов нахмурился и закрыл глаза.   -- Не буду уже, не буду...-- спохватилась княжна.-- А как же относительно мужчин?..   Больной с трудом открыл глаза, посмотрел на княжну и ответил:   -- Фельдшера пошлите, а остальные едва ли куда-нибудь годятся... Я говорю с вами откровенно, княжна. Мне нужны самые простые люди, но способные к труду... Ведь перечисленныя мною специальности так просты, только не нужно бояться труда. Бы понимаете, что я хочу сказать?..   -- Да, да... Как уже в Америке...   -- Да, в Америке... Впрочем, все это мы увидим на практике, кто чего стоит. К сожалению, я не могу много говорить и поэтому попрошу вести переговоры вас, Варвара Петровна... у меня же... здесь. А я отсюда буду все слушать. Это вас не затруднит?   -- О, нисколько... С величайшим удовольствием.   -- По старинной русской терминологии это называлось: "кликнуть клич". Посмотрим, кто отзовется... Между прочим, Сережа будет вам помогать. Он мастер болтать...   На этот раз уже поморщилась княжна. Такой помощник для нея портил все дело.   -- Да вы не бойтесь, Варвара Петровна,-- успокаивал се Окоемов.-- Сережа отличный человек, только для других, а не для себя. Положитесь в этом случае на мою опытность, тем более, что это безусловно порядочный человек... Достаточно сказать, что я его назначаю главным управляющим... Его личные недостатки нас не касаются.   -- Я уже с вами не согласна, Василий Тимофеич,-- протестовала княжна.-- Я уже говорила вам раньше... Я уже скажу ему это в глаза.   Когда княжна начинала волноваться, то в каждую фразу вставляла свое "уже".   -- Мы на этом кончим пока...-- устало говорил Окоемов.-- Вы напишете письма и назначите время приема.