Без названия

   День испытаний наступил.   Окоемов попрежнему лежал у себя в кабинете. Болезнь, против ожидания, затянулась, и он не мог выйти в гостиную, где Сережа принимал посетителей. Лежа на диване, Окоемов мог только слушать, что происходило в соседней комнате. Сейчас он чувствовал себя скверно главным образом от безсонных ночей. Даже живое начало дела не радовало его, а являлось, наоборот, какое-то смутное недоверие к самому себе. Да не ошибается ли он? Ведь предприятие слишком рискованно...   Сережа явился рано утром и вошел в кабинет с портфелем в руках.   -- Это еще для чего?-- спросил Окоемов, указывая глазами на портфель.-- Ах, Сережа, Сережа, никак ты не можешь обойтись без декорации...   -- А как же иначе?.. Там у меня еще несколько книг есть.   -- Каких книг?   -- Нельзя же без книг,-- обидчиво возражал Сережа: -- необходимо установить самый строгий порядок...   Сережа своей собственной особой олицетворял этот будущий порядок -- он имел сегодня необыкновенно строгий вид.   Через несколько минут Окоемов имел удовольствие видеть целый десяток обемистых конторских гроссбухов, в самых изящных переплетах и даже с вытисненной золотом надписью: "Главная контора золотых промыслов В. Т. Окоемова".   -- По-моему, сейчас совершенно достаточно одной записной книжки,-- обяснил Окоемов, качая головой.-- Ты у меня заводишь какой-то департамент...   -- Я и вывеску заказал.   -- Это еще что такое?   -- Да как же иначе? У всех должны быть вывески... По черному фону золотом: Главная контора Б. Т. Окоемова.

 Да...   -- Послушай, это уж... это шутовство!.. Извини меня, но я, к сожалению, прав. Мы ведем деловой разговор, и поэтому ты не имеешь права обижаться.   Сережа все-таки обиделся.   -- Я не подозревал, что ты такой ужасный формалист,-- ворчал он, собирая свои гроссбухи.-- Да... ты просто придираешься ко мне.   Это замечание разсмешило Окоемова до слез. Как был мил этот Сережа, сразу превратившийся в чиновника от золотопромышленности. Впрочем, ведь здесь не Америка, и невинныя "деловыя" декорации, может-быть, даже необходимы. А Сережа даже построил себе деловой костюм и, вместо легкомысленной обычной визитки, облекся в какой-то длиннополый сюртук, несмотря на стоявший жар. Он играл в английскаго джентльмена.   -- Сколько разослано приглашений?-- спрашивал Окоемов.   -- Больше ста...   -- Меня больше всего интересует, кто явится первым. Ведь жизнь игра, и первый номер самый главный в этой игре. Я принял бы этого перваго из принципа, как счастливаго человека... Ты не смейся, пожалуйста. Это даже не предразсудок, а житейская мудрость.   Прием был назначен от десяти часов утра до трех. Сережа ужасно волновался и постоянно смотрел на часы.   -- Кто-то первый придет?-- повторял он про себя, заглядывая в окно.   Ровно в десять раздался нерешительный звонок. Сережа бросился к столу, на котором в деловом безпорядке были разложены гроссбухи, и принял озабоченно-меланхолический вид.   "Скверно то, что должна отворять двери горничная,-- мелькнуло у него в голове.-- Необходимо было нанять какого-нибудь человека. Лучше всего артельщика... Сапоги бутылками, русская рубашка, серебряная цепочка и даже белый фартук -- ну, одним словом, настоящий артельщик. Ах, какую я глупость сделал, что не подумал об этом раньше. А Вася решительно ничего не понимает в этих делах..."   Позвонивший субект что-то такое спрашивал у горничной, потом прокашлялся и наконец вошел в приемную. Это был средняго роста мужчина, немного сутулый, с кривыми ногами и с каким-то обиисешюхмурым лицом. Потертый пиджак, лоснившиеся штаны и не первой молодости крахмальная рубашка говорили сами за себя. Лицо было тоже потертое и точно заношенное,-- русая бородка, серые глаза, мягкий нос, редевшие на макушке волосы.   -- Я к вам от Варвары Петровны...-- проговорил субект, подавая письмо.   Это было полным разочарованием. Как его считать: первым или не первым? Но времени он был, действительно, первым, но первым не из тех, кого приглашал Сережа.   -- Вы фельдшер Потапов?-- холодно спрашивал Сережа, пробежав письмо княжны.   -- Так точно-с...   Этим ответом выдавал себя военный человек, и Сережа еще раз поморщился.   Окоемов, лежа на своем диване, слышал такой диалог:   -- Варвара Петровна не предупреждала вас относительно того, какие люди нам нужны?   -- Никак нет-с, г. Окоемов.   -- Гм... Я не Окоемов, а главный управляющий золотыми промыслами г. Окоемова. Но это все равно...   Дальше следовало деловое обяснение того, что потребуется от лиц, изявивших готовность поступить на службу к г. Окоемову. Сережа говорил тоном специалиста, точно настоящий главный управляющий, всю жизнь проживший на приисках. Окоемов невольно улыбнулся быстрым успехам своего друга. Когда Сережа делал паузу, фельдшер как-то виновато-почтительно повторял: "Да, это точно-с...". 

У

 него и голос был заношенный.   -- Кстати, один грустный, но необходимый вопрос, г. Потапов: вы пьете, конечно?..   -- Т.-е. как пью-с?   -- Ну, водку пьете?.. Я не говорю о том, что вы будете выпивать по рюмке водки перед обедом, нет, а о том, что не пьете ли вы запоем?..   -- Помилуйте, как можно-с...   -- Почему же вы места лишились?   -- По болезни-с...   "Ох, пьет горькую, каналья!" -- думал Сережа, глядя прищуренными глазами на своего клиента.   В гостиной набралось уже человек тридцать, причем большинство составляла интеллигентная столичная голытьба. Эта толпа резко распадалась на два типа: с одной стороны, коренные неисправимые москвичи, которые не могли даже подумать, что можно еще где-нибудь жить, кроме родной Москвы, с другой -- провинциалы, приехавшие в столицу искать хлеба. Было несколько человек того склада, который характеризуется фразой: "перекати-поле". Они нигде не уживутся долго и будут всю жизнь странствовать по России из конца в конец. Добродушный и наивный Сережа про себя наметил эти рубрики и по ним распределил своих клиентов. Особой кучкой выделялись подозрительные субекты, которыми кишмя кишит добродушная матушка Москва. Они держали себя с особенной развязностью и смотрели на других свысока.   -- Я не понимаю вашей цели,-- говорил один такой подозрительный субект, особенно надоедавший Сереже.-- Предприятие рискованное, во всяком случае...   -- Это уж наше дело,-- отвечал Сережа сухо.   -- Наконец разстояние... Завезете незнамо куда, оттуда потом и не выберешься.   -- Самое лучшее, если вы не будете забираться в такую даль...   -- Конечно, если контрактом будет выговорена неустойка и двойные прогоны...   -- Контрактов не будет и прогонов тоже...   -- В таком случае, до свидания.   -- Всего хорошаго...   Сереже хотелось сказать просто: "вон!", и он чувствовал, что начинает краснеть от сдержаннаго напряжения.   Сережа хотел предложить еще какой-то вопрос, как в передней раздался нерешительный звонок. Через минуту в комнату вошел бледный молодой человек в очках.   -- Я печатал обявление в газетах... Моя фамилия: Крестников.   -- Садитесь, пожалуйста. Если не ошибалось, вы бывший студент?   -- Да... из Петровско-Разумовской академии.   -- Да, да, понимаю. Не кончили курса? Да, понимаю... маленькая неприятная история... да, да.   Студент искоса взглянул на фельдшера и как-то весь сежился, почуяв конкурента.   -- Ищете уроков? Вообще места?..   Окоемову понравился самый тон голоса, каким говорил студент. Такой хороший молодой голос... Он уже вперед его принимал. Да и специальность подходящая: сельское хозяйство необходимо. И фельдшер тоже подходящий человек, хотя и замухрыжка. Что же, из таких замухрыжек выдаются хорошие работники.   Дальше звонки последовали один за другим, так что скоро вся приемная наполнилась народом. Сережа уже охрип, повторяя одни и те же вопросы и давая одни и те же обяснения. Скоро он показался в кабинете, красный, с каплями пота на лбу и отчаянием во взгляде.   -- Что я с ними буду делать?-- взмолился он, делая театральный жест.-- Делая орда неверная... И кого-кого только тут нет! Жаль, что ты не можешь посмотреть на них, Вася.   -- Есть интеллигентные?   -- Всякаго жита по лопате... Собственно говоря, я не особенно доверяю этим интеллигентам: не выдержат и сбегут.   Последнюю группу составляли люди, которых решительно нельзя было отнести ни к одной из вышеприведенных категорий. Всего вернее было назвать их поврежденными.   -- Вы чем занимались до сих пор?   -- Я вообще... Видите ли, я изобрел подводную лодку...   Поврежденный субект торопливо доставал из кармана обемистый сверток засаленных бумаг с очевидным намерением посвятить Сережу в свою тайну, но Сережа благоразумно уклонялся от подробностей, предпочитая верить на слово.   К числе этих поврежденных оказалось два воздухоплавателя, изобретатель каких-то насосов, работавших мятым паром, неизбежное perреtuum mobile, электротехник, мечтавший упразднить все паровыя машины, и т. д. Окоемов вперед предупредил Сережу, чтоб он оставил всю эту группу для личных обяснений,--он питал большую слабость ко всяким изобретателям, в чем сказывалась американская жилка.   Познакомившись с общим составом своих клиентов, Сережа выпроводил под разными предлогами сначала всех сомнительных субектов, а затем москвичей.   -- Ведь вы не разстанетесь с Москвой ни за какия коврижки?-- откровенно говорил он.   Москвичи смотрели друг на друга, заминались и в конце концов должны были соглашаться, что, действительно, не могут. Нет, уж лучше голодать, да только у себя в Москве. "Перекати-поле" доставили Сереже много хлопот, потому что им особенно понравилась перспектива отправиться в Сибирь.   -- Да ведь вы не уживетесь на одном месте,-- уверял Сережа хриплым голосом.-- А нам нужны люди, которые едут не на один и не на два дня... Впрочем, зайдите денька через три для окончательных переговоров с моим доверителем. Я здесь только представитель...   Оставались две группы -- провинциалы и поврежденные люди. Всех набралось для перваго раза человек двенадцать, и Сережа назначил каждому особый день и час для переговоров с будущим хозяином.   Пока происходила эта каша, Марфа Семеновна сидела у себя в комнате и горько плакала. Что же это такое? Старое окоемовское дворянское гнездо превратилось в какой-то трактир... Чего только ни придумает Вася!   -- Ты сейчас же вымой пол,-- приказывала старушка горничной.-- Я не знаю, чего они там ни натащили... А потом прокури хорошенько амброй. Я не выношу этого воздуха... Мне уже дурно...