(без) Право на ошибку

Отчеты расплывались перед глазами… Слезы? Нет, только не сейчас.

Я снова погрузилась в мир цифр, но поняла, что на сегодня это бесполезно. Я не могу сосредоточиться. Да и черт с ним. Я пойду сейчас куда-нибудь, выпью бокал вина, съем охренительно вкусное мясо — я даже уже представляла, что и где закажу — а потом высплюсь и спокойно проведу завтрашний выходной, запершись в своей квартире.

Тем более, что на часах уже шесть. Субботнего вечера. И пора бы наконец вспомнить о трудовом законодательстве.

Такси привезло меня в «Рандеву». Довольно пафосное место, с задирающими свой нос официантами и дорогущим интерьером. Но надо отдать им должное — горячее они готовили превосходно, а вина подавали только самые лучшие, не то что…

Фу, Настя, давно ли ты начала рассуждать о степени прожарки и сортах винограда?

Я сделала заказ и от нечего делать пересчитала количество бокалов, стоящих в ожидании бармена на стойке. Привычка, от которой я не стала избавляться.

Отличное напоминание обо всех семи грехах.

Стол, за который меня посадили, поскольку заказать заранее я не удосужилась, был довольно неудачный — посреди зала. Но чего мне стесняться? Вид, конечно, офисный, но серой мышкой, «мышонком» меня никто бы не назвал.

Теперь уже никто.

Зло, специально наслаждаясь, вгрызлась в сочный стейк, крупными глотками отпивая вино. Я ведь долго не могла нормально есть. Не чувствовала вкуса пищи, не чувствовала голод. Очень долго. Год? Не помню. Потом, постепенно, через не хочу, начала жевать снова. По маленькому кусочку. Начала получать удовольствие от еды. Я даже знаю когда это произошло — когда Дима наорал на меня, в первый и последний раз в жизни, наорал за то, что я делаю с собой. Что делаю то, чего от меня и добивались — убиваю себя. Просто растворяюсь в этом долбанном пространстве, превращаясь в ничто.

Он тогда больно хлестал словами, так больно, что впервые пробился через толстенные стенки, которые служили мне защитой, как мне казалось.

А были на самом деле тюрьмой.

Он потом извинялся за свои слова, но какие извинения, если именно после этого я решила, что хрен вам, а не мое неотвратимое угасание?

Я буду жить, я буду не просто жить — я буду очень хорошо жить. Назло.

И вот тогда я первый раз, помнится, поела. Какой-то омлет с черным хлебом — все, что муж смог приготовить на скорую руку, но это был лучший омлет в моей жизни.

А сейчас был просто классный стейк. И я съем его весь, до последнего кусочка, и выпью вино, и жизнь наладится. А завтра или в ближайшее время я получу, что хотела, и мне станет насрать на Веринского, потому что завтра или в ближайшее время он свалит из города и я больше о нем не услышу.

И будто в ответ на мои мысли сука-судьба злобно захохотала в ответ.

Потому что вместе с последним глотком на язык пришла горечь.

Вместе с сочным кусочком хлеба, который я просто впечатала в соус и засунула в рот, и разве что пальцы не облизала, пришло понимание, что кто-то на это смотрит

Не просто кто-то, а кто-то очень знакомый. Взглядом, которым умел смотреть только он.

Я медленно подняла голову и провалилась в бездну.

Ту самую, в которой ангелы превращаются в грязных демониц и раздирают на себе остатки тряпок вместе с плотью.

Веринский сидел почти напротив. Когда он успел попасть сюда я не знала — да и не имело это значения. Сидел, даже не пытаясь смотреть в меню. Ему не были интересны блюда от шеф-повара о которых сейчас распинался стоящий рядом официант — я знала, что распинался, они всегда так делают.

Сидел и смотрел на меня так, как будто хотел сожрать вместе с мясом — или вместо него. Сожрать или сжечь — как и раньше.

Как в тот самый первый раз, когда он посмотрел так на меня.

Как в тот день, когда моя жизнь прошла очередную точку невозврата.

Точку, устланную белым ковром.

Пять лет назад и спустя сорок одну успешно поданную чашку кофе я споткнулась об этот взгляд, выжегший на моем теле физически ощутимое клеймо, от которого я, похоже, не избавилась до сих пор, и полетела вперед, прямо на драгоценнейший и пушистый белый ковер, вместе со своей косой, полыхнувшими щеками и кофе, который приготовила для генерального директора и его заместителя.

Об этом ковре ходили легенды.

Шептались, что его Веринскому подарил шейх. И он сделан из шерсти самых высокогорных и чистых баранов, которые только существуют на планете. Еще шептались, что ковер стоил целое состояние и был для владельца «Волны» символом истинного богатства, которое всегда необъятно, не запятнано и угрожающе прекрасно.