(без) Право на ошибку

Еще один идиотский вопрос, что подтверждают вскинутые брови.

— Твоими заботами.

Я подавляю раздражение. Настя как открытый ток — и меня уже потряхивает. И выносить это долго не возможно:

— А ты здесь…

— Проездом. Надо забрать визы.

Я чувствую укол разочарования. Хотя на что я рассчитывал?

— Кофе?

— Нет.

Она вдруг встает. Делает несколько шагов к двери, а я делаю вид, что вцепляться в собственное сиденье до ломоты в пальцах — нормально.

А потом Настя разворачивается и смотрит на меня так пристально, будто хочет прожечь дыру:

— Я дам показания против Горильского. Вот ради чего я задерживаюсь в Москве.

Все-таки я вскакиваю. Машу отрицательно головой, нагоняю ее — боги какая же она маленькая! — и выдыхаю:

— Нет. — снова машу головой. — Я не хочу чтобы ты через это проходила. Дышала отравленным воздухом вокруг ублюдка. Не хочу, чтобы опять вспоминала…

Я и правда не хотел проводить ее через систему.

Показания. Вопросы адвокатов. Судьи.

Мне не были нужны ее слова, чтобы потопить бывшего заместителя. Но у Насти как всегда было собственное мнение.

— Я хочу. Мне это нужно. Я уже разговаривала с твоим юристом — Глеб Владимирович меня вспомнил, на удивление.

— Он тоже тебя боится, раз не посоветовался со мной? — получилось зло.

А она усмехается. И смотрит своими глазищами — прямо в душу мне смотрит.

— Конечно. Они все боятся, потому что я единственная кто не боится тебя. И это вводит в такой ступор их всех, что они готовы выполнить мои просьбы — лишь бы отстала. А не то придет злая бабайка и укусит за бочок.

— Да уж. Ты научилась кусаться.

— Так бывает. — она пожала плечами. — Я закрываю дверь за дверью в свое прошлое. И эта тоже должна быть закрыта.

— Значит… У меня есть шанс на твое прощение?

Кусает губы. Сомневается, стоит ли разговаривать со мной об этом, но потом все таки выдыхает:

— У тебя давно есть мое прощение. Я ведь знала, кто ты и на что способен, а на что нет, еще до того, как согласилась первый раз с тобой поужинать. Знала что будет больно. Мне самой следовало следить за своим циклом. И узнав, что сделал Горильский первым делом звонить тебе, а не начинать «расследование». То, что произошло… даже я, частично, виновата. А то что это имело такие сложные последствия… так бывает. Кто знает, не вел ли меня сверху сложным и страшным путем чтобы у маленькой девочки Рады был шанс на счастливую жизнь… Я не обвиняю тебя ни в чем — уже не обвиняю. Не пытаюсь мстить. Вот только это ничего не меняет. Да, у каждого человека есть право на ошибку. Но у меня есть также право отказаться от того, кто ошибся.

Она вздохнула, развернулась и вышла.

Не заметив, как потянулась моя рука, хватая ту пустоту, которая образовалась на том месте, где она стояла.

ГЛАВА 17

Зачем я пришла? Могла бы и обойтись без этого…

Без того чтобы снова стеклом в деревянные башмачки, чтобы каждый шаг отдавался болью.

Но. видимо, не только преступников тянет на место преступления.

Да и вообще… тянет.

Я все решила с юристами. С помощником Веринского. Договорилась о времени и дне. Придумала для няни с Радой целую программу — нет, по музеям я таскать дочку не собиралась, теория о раннем развитии пока не нашла отклика в моем сердце. Но им надо было где-то гулять, где-то есть, пока я буду занята, потому заранее продумала маршруты и гостиницу заказала исходя из этого.

И тогда появилась возле такого знакомого офисного здания.

Даже не посмотрела на те кусты, где чуть ли не пряталась пять лет назад — они были другими, да и я совсем другой. Но все равно сердце билось гулко-гулко. Будто я была все той же только-что-студенткой и пришла на собеседование.

На должность жертвы.

Я вздохнула, решительно зашла в здание и пересекла холл. Мне не нужно было сопровождение, я и так все прекрасно помнила — даже слишком. И пропуск у меня был, об этом позаботились заранее.

Поднялась на нужный этаж и даже не обратила внимание на дежурную улыбку секретарей. Секретари были другие — а улыбались как прежде. Я лишь кивнула и прошла в приемную Веринского. А потом и в его кабинет. С размаху, с разбегу — иначе сбежала бы на трясущихся ногах.

Не знаю, что меня так трусило. Не знаю, зачем я вдруг решила объясниться. Или не объясниться, а увидеться. Может потому, что поняла, что я не единственная, пострадавшая в этой войне. И пусть именно Миша стал во многом причиной моих страданий, все, что он делал последнее время заслуживало, по меньшей мере, определенного уважения.

И да, объяснений.

Закрыла дверь и оробела.

От его вида за столом, такого привычно-непривычного. От его взгляда. От двойственности ситуации.

Я играла уверенность — играла свою роль хорошо.

А у самой ноги подкашивались и внутри дрожало все мелко-мелко.

Не знаю, чего я боялась. Скорее всего, себя. Но я не собиралась отступать. И правда решилась. Решила поднять со дна всю ту муть, что осела там за несколько лет. Пусть. Пусть снова забьет мне глотку и глаза — я знала, что потом придет облегчение. Я должна была это сделать, сделать так, чтобы Горильский получил по заслугам.

Должна была поддержать Мишу.