(без) Право на ошибку

И она начала отвечать. Остро и холодно, наотмашь, не жалея ни себя, ни своих чувств. Адвокат Горильского даже не сразу понял, что он вскрыл. И когда попытался остановить Настю, получил в ответ свою же фразу.

Он ведь сам настаивал, что суду нужны подробности о ее личном отношении к Артему. И отношениях со мной. И она с удовольствием все расскажет, чтобы у суда была полная картина произошедшего. Адвокат попытался возразить, но было поздно. Судья заинтересовалась этой историей. Историей, про которую до конца не знал ни Горильский, ни его юристы. Историей рассказанной сухо и кратко — и оттого еще более болезненно.

Она вменяемая тетка, эта судья. Я не чувствовал особой поддержки с ее стороны — да мне и не надо было, я был в своем праве. И знал, что даже после всех возможных апелляций сумею сделать так, как я хотел. Но подробности произошедшего заставляли ее хмуриться. И, похоже, сопереживать Насте.

Я перевел взгляд на Горильского и удовлетворенно замер, упиваясь ужасом и безысходностью, которые застыл в его глазах. Да-да парень, теперь ты знаешь, что я не выпущу тебя за то, что ты сделал. Я буду мстить до последнего при любом раскладе. Не только я буду наказан, но и ты. Потому что дело не только в деньгах.

Дело вообще не в деньгах, не так ли, Артем?

Он заметил, что я на него уставился, и посерел, прочитав, видимо, на моем лице приговор, который прозвучал гораздо раньше, чем его озвучил суд.

А я уже снова смотрел на Настю. Ей не нужна была моя поддержка — но это единственное, что я мог ей дать в эту секунду. Значит, она получит ее в полном объеме.

Наконец, ее отпустили. Я прошептал Глебу Владимировичу чтобы он не смел дальше задавать вопросы — тот был не доволен, но понятливо кивнул. Хватит. Настя сделала что хотела — но чем раньше она отсюда выйдет, тем лучше. Всему есть предел, даже ее силам.

И когда она вывалилась, фактически, в казенный коридор и пошатнулась, я понял, насколько был прав.

Придержал ее за плечи, а она даже не вырывалась. И я позволил себе больше — заполнить свои легкие ее запахом. Прижать к своему боку и увести прочь, на морозный воздух, который она жадно глотала, закрыв глаза и откинув голову. Привлечь к себе, прислонив спиной к своей груди и тоже закрыть глаза, наслаждаясь короткими мгновениями, когда можно было почувствовать себя по одну сторону баррикад.

Не врагом.

Только не врагом.

Она завозилась передо мной, неуютно и смущенно. Мне хотелось пробить каменную стену от злости на самого себя и происходящее, но я сдержался и только сделал шаг назад. Отстранился.

— Отвезу тебя в отель.

Кивнула.

Мы едем в машине, оба на заднем сидень, и не смотрим друг на друга.

Я боюсь на нее смотреть. Боюсь, что глянув раз, не отпущу — ни взглядом, ни так. Вцеплюсь в нее, размажу по себе, заставлю растаять, как будто я горячий тост, а она сливочное масло. Прикую к себе наручниками и буду таскать с собой всю оставшуюся жизнь.

Она отвернулась к окну. Наверняка, я ей противен как и все, что происходило сегодня. Как Горильский и его адвокат. Чем мы отличаемся?

И это единственное, что останавливает меня от порыва присвоить себе Настю. Здесь и сейчас. Навсегда.

Водитель открывает ей дверь и она принимает его руку. Это так напоминает мне картину четырехмесячной давности, когда мы были возле другого отеля, в другом городе — но так же далеки друг от друга — что я мешкаю. Но все таки выхожу, стискивая зубы, и провожаю ее в вестибюль, где оба замираем, не зная что сказать. И стоит ли говорить вообще.

Она, наверное, торопится к дочке. А я боюсь дернуться лишний раз, будто это вызовет дуновение ветра и ее, как пушинку, понесет прочь — и я ее не увижу больше.

— Мы улетаем завтра, — говорит.

— Я знаю, — киваю. А потом добавляю зачем-то, — После того как я поговорил с помощником и охраной, они больше не рискуют не сообщать мне о том, что тебя касается.

— Значит, присматриваешь? — чуть иронично улыбается.

А я мычу что-то оправдательное. Кому понравится слежка? Но Настя меня удивляет:

— Спасибо. За… за все.

Я откровенно теряюсь. Ей ли меня благодарить?

Она смотрит на лифт, потом на часы и трет чуть дрожащими пальцами лоб.

— Все еще потряхивает, — объясняет. — Может… выпьем?

Я сглатываю и киваю.

Мы идем в роскошный лобби-бар, в самый его темный и уютный угол. И Настя, неожиданно, заказывает себе виски. И делает большой глоток, а я оторваться не могу от движения ее рук, которые она поправляют волосы, повлажневших губ, горла.

Выпиваю свой стакан залпом и заказываю еще.

Она не смотрит на меня. Вытаскивает телефон и звонит няне. Предупреждает, что не далеко и может появиться в любой момент, если маленькая радость — так и говорит «радость», не Рада — закапризничает.

Та уверяет, что все в порядке, что они с малышкой сейчас пойдут купаться и читать книжку и потом будут укладываться. Динамик у телефона хороший.

Настя довольно откидывается и заказывает еще порцию.

— Ань. — я вовремя вспоминаю, что ее теперь зовут по-другому, — если тебе что-то понадобится…

Морщится на это. Кивает — типа, знаю. А потом вдруг говорит: