Без суда и следствия

Мастерская Эдика располагалась в глубине двора, на первом этаже трехэтажного дома, вход был прямо со двора. Над дверью висела табличка — «Фотоателье», в окнах — цветные стекла. Вид богатый и благопристойный. Все закрыто, заперто. Я дернула за ручку, из окна второго этажа выглянула тетка в бигуди и крикнула, облокотившись о подоконник:

— А он уже ушел!

— Давно?

— Да с час назад. Он вообще долго тут не сидит, сутра приходит часика на два — и все. А сегодня почему-то задержался.

— Он разве не здесь живет?

— Нет, у него квартира на Юго-западе, на улице Студенческой, кажется. Ему очень далеко ехать.

— А он с утра в какое время бывает?

— Часиков в десять-одиннадцать. Может, ему передать что?

— Нет, я завтра сама приду.

Соседка явно была настроена на долгую беседу. Я решилась:

— Скажите, а его приятельница, Вика, темненькая такая, худенькая, сегодня была?

— Вика? Так она ж на неделю в круиз уехала, по средиземноморью. Завтра, кстати, приезжает. А вообще она тут бывает нечасто — он ее уже почти не снимает, да и отношения у них какие-то прохладные. А вы что, его знакомая?

— Да. Я должна была сегодня к нему прийти, да вот опоздала немного. Я думала, что Вика уже приехала. Ну ничего, завтра приду опять.

И я ушла, несмотря на явное желание соседки продолжить разговор. Это была маленькая, но уже настоящая победа. Вика… Девушка с темными волосами… Она существует! Даже соседки знают об их отношениях! И ее на самом деле зовут Вика! Ради этой бабы он лгал. Он ее больше не снимает — значит, манекенщица или фотомодель. А может, просто какая-то неудавшаяся актриса.

Спустившись на квартал ниже, я попала прямо к дверям телефонной станции, обслуживающей этот район. Тут меня осенило (признаюсь, совершенно идиотской была догадка!). Но утопающие хватаются даже за последнюю соломинку. Утренний звонок из телефона-автомата возле ворот дома № 15. Улица Красногвардейская относилась к этому району. Я толкнула пружинистую дверь телефонной станции — и напоролась прямо на вахтершу.

— Вы куда? — Бабка принадлежала к породе вахтеров, которых нельзя прошибить даже динамитом.

— Мне нужно поговорить с главным инженером.

— Пропуск!

— Простите?

— Вход по пропускам! Посторонним вход запрещен. Вы что, читать не умеете?

Над вахтой висела такая табличка, но я ее не заметила.

— Вы понимаете, это насчет моего телефона…

— Пропуск!

Это было бесполезно. Я ушла, но не собиралась сдаваться. А потом появился благоприятный случай. Впрочем, скорее удобный, чем благоприятный. Средства выбирать не приходилось. По улице шла женщина, которую я прекрасно знала, — некая журналистка, собкор газеты «Центральная трибуна». В руках она держала сумку. Она была автором одной из множества разоблачительных статей в мой адрес. Когда-то давно, еще до трагедии, она брала у меня интервью. Мне не нравилось ее лицо — вечно лживые, бегающие глазки. Разоблачительная статья из-под ее пера появилась одной из первых. Но это не было главным. Главным было то, что в сумке О. постоянно носила редакционное удостоверение. Тогда, в прошлом, я хорошо знала об этом. Не было ни капли сомнений — я знала, что буду делать. Я пошла за ней следом. Этот район был знаком мне как свои пять пальцев. Рабочий день давно закончился, и людей на улицах было немного. Я прекрасно освоила систему проходных дворов и скрытых подъездов — однажды по этому пути мне пришлось бежать от двух надоедливых поклонников. Она жила в другом районе и ничего не знала о проходных дворах. Когда мы подошли к самому удобному для меня месту, я резко бросилась к ней, вырвала сумку из рук, ударив кулаком по лицу, чтоб она разжала руки. Я действовала стремительно и быстро — сумка оказалась у меня. Бросилась в подворотню. Тогда она стала кричать. Побежала за мной, но сразу же заблудилась. Сначала я слышала ее дикие крики и шаги. Потом все смолкло. Наверное, она вернулась на улицу. Я вся дрожала и чувствовала себя ужасно. В мыслях было легко, но проделать все это было слишком тяжело. Так страшно и стыдно, что…

Стыд и отчаяние жгли меня раскаленным железом. Ни разу за всю свою жизнь я не взяла ни одной чужой вещи. Ни разу не ударила человека. Я просто представить не могла, как можно взять вещь, которая тебе не принадлежит. Это жило в моем сознании, укоренилось в крови. Но теперь я сидела на лестнице в чужом подъезде и была бандиткой и воровкой, жалкой грабительницей, потрошительницей сумок, грязным кулаком размазывающей по лицу слезы отчаяния и боли. Человек, доведенный до черты, уже другой человек. Прежним остается только тело, да и то не всегда. Преодолевая отвращение, я рылась в сумке. Ничего ценного в ней не было, кошелек я даже не раскрыла. Из внутреннего карманчика вытащила синюю книжечку с тисненной золотом надписью «Пресса». Прическа О. была похожа на мой парик. Я бросила сумку со всем содержимым там, на лестнице, и пошла к телефонной станции.