Без Царя…

Стрелять стали много чаще, а полицейское разбирательство во многих случаях не проводится даже формально. Мандат от городской Думы есть? Ах, не от Думы… но хоть какой-то, от законных властей? Вот и замечательно…

Боится полиция. Старается не связываться, не высовываться лишний раз. Мно-ого народа выпустили из тюрем и каторги после Октября, а ещё больше — разрешили вернуться из ссылок. Для многих из них полиция — первый враг! Часто — личный…

Едва ли не четверть личного состава полиции поспешила уволиться, сказаться больными и хоть как-то самоустраниться от работы на улицах, исчезнуть с глаз долой. С соответствующими последствиями.

Правда, злые языки говорят, что толку от них в любом случае было немного, потому что профессионалы как раз остались, а кануть в нети поспешили гнусно прославленные уличные «дантисты» и палачи, на которых у революционеров заготовлены пули и верёвки. Как там на самом деле, не знаю, и возможно — действительно правы те, кто считает возросшую преступность естественной, а основной силой, способной противодействовать расплодившимся мазурикам и дезертирам — те самые уличные и соседские патрули. Да, перегибы есть, но…

… я не знаю. Но ходить по улицам приходиться с оглядкой, потому что — бывает всякое! Вот так вот запросто в спину стреляют редко, но толкнуть изо всех сил, а то и шарахнуть по голове среди бела дня, чтобы быстро сорвать шапку и пальто, да вытащить всё из карманов — это частенько происходит. Да, ловят мазуриков и да, стреляют…

Но народ пошёл злой, решительный и без тормозов! Хоть бывших фронтовиков взять, отвыкших бояться крови и смерти, хоть тех же переселенцев, особенно подростков. За портсигар медный убивают!

«Грязи после Революции побольше стало» — отсканировав окрестности взглядом, машинально отметил я, но тут же засомневался, — «А не раньше ли это началось? Не с пятнадцатого ли года, когда пошли на фронте первые неудачи, а экономика Российской Империи, переведённая на военные рельсы, начала давать первые сбои? Пожалуй…»

Глянув ещё раз по сторонам, мельком цепляю глазами низкое, свинцово-сизое небо, давящее на настроение и пространство, и зашёл наконец в Университет. Перепрыгивая через ступеньки, здороваясь на ходу, добежал до кабинета, распахивая приоткрытую дверь.

— А, Сухарь! — заорал беспардонный Левин, оторвавшись от шумного спора с незнакомым мне всклокоченным чернявым студентом, каланчой возвышающимся в середине большого кабинета, заставленного столами и стеллажами с книгами, — Читал «Ведомости» с речью Керенского?! А?! Каково?!

— Да погоди ты со статьями, — отмахиваюсь от него в раздражении, не заходя покуда в жарко натопленное помещение, пропахшее табачным дымом, — Дай лучше щётку, что ли… Видишь, как изгваздался? Не погода, а чёрт те что! Со всех сторон ветер всякую дрянь норовит в лицо и за пазуху сунуть! Как ни кутался, как ни уворачивался, но покуда добежал, промок и околел нещадно, как собака бездомная.

Пока чистился в коридоре, вышедший вслед Левин, держа руку с погасшей папироской на отлёте, взахлёб пересказывал мне статью Керенского, большим поклонником которого он является. Отмалчиваюсь, отделываясь междометиями и хмыканьем, но Илью это не останавливает, и он, к моему раздражению, весьма живо вовлекает с беседу того всклокоченного студента.

— Всё, Илья, хорош! — решительно прерываю его, заходя наконец в кабинет и кладя щётку на место, а потом вешая сырое пальто ближе к печке, — Я знаю, что ты большой его поклонник, но и моё отношение к Керенскому ты тоже знаешь! Да и вообще, Совет должен быть подчёркнуто аполитичен, а ты свою позицию где надо и не надо выпячиваешь.

— Ничего ты… — начал было в запале Левин, но махнул рукой, в кои-то веки не став донимать меня трескучей болтовнёй. При всех своих достоинствах, Илья типичный, я бы даже сказал — эталонный представитель русской интеллигенцией в том виде, как её очень выпукло показывает Чехов.

Керенский, с его краснобайством, склонностью к психологическим этюдам и театральщине, у этой части граждан в почёте и уважении, прекрасно вписываясь в парадигму их реальности и мироощущения. Но по моему наблюдению, полноценный контакт с другой Россией, менее интеллектуальной и интеллигентной, Александр Фёдорович наладить так и не смог, и держит его через «прокладки» в виде той же интеллигенции.

Пока получается, но даже послезнания не нужно, чтобы понимать — власть он не удержит. Собственно, это понимает и большая часть интеллигенции, потому и правительство у нас Временное. Интеллигенция же, надеясь преимущественно на некий священный жупел демократии и грядущего Учредительного Собрания, искренне верит, что всё будет хорошо, ведь они провели все необходимые ритуалы! Н-да…

— А я, собственно, к вам… — замялся всклокоченный, — товарищ… э-э, Сухарь.